Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая

— Можно испортить датчик электромагнитным импульсом. Потом позвонить и доложить, что со мной все хорошо, чтобы не было тревоги. Мне скажут прийти на вживление нового датчика в течение трех дней. За это время я смотаюсь куда надо.

— Ага, — издевательски прыснул Рина.

— Комм дома оставлю, — предугадав причину ее скепсиса, добавил я.

— Да ты чертов Джеймс Бонд! Только вот нахера столько сложностей, чтобы повидать престарелую подружку своих покойных предков? Ты что, трахнуть ее хочешь?!

— Давай-ка полегче о моих родителях!

— Я не о них, а об этой телке, которая заставляет тебя лезть на рожон.

— У нее действительно что-то важное. Иначе она бы не просила меня подвергаться такому риску. Так что, поможешь мне, или будешь дальше хлебать свое пиво и трепать языком?

— Ладно, не кипишуй. Сейчас позвоню одной из своих чикс, которая стажируется на границе. Посмотрим, что тут можно сделать.

***

Однокурсница Рины по имени Эшли, фамилию которой я не запомнил, вместе с ее начальницей, старшим офицером ПОП Глорией Пейн, обеспечили мне проход в Новый Бомбей в тот же день около семи вечера. Это оказалось даже проще, чем я думал: достаточно было пропустить меня через малоприметную калитку, ведущую на территорию мусороперерабатывающего завода, который находился на самой границе озонового купола и формально относился уже к Пустырю. В обратную сторону как раз выходили несколько человек, прикладывающие к сенсорам на автоматизированных турникетах свои отпечатки пальцев — немногочисленные жители «зеленой зоны», работающие на заводе, в основном, на руководящих должностях. Большая часть рядового персонала состояла из жителей «желтых зон». Отработав свою смену, они выходили через ворота на другой стороне территории, чтобы сесть на переполненные развозки, везущие их в Новый Бомбей. Таких предприятий, созданных по образу Кэсонского промышленного парк в довоенной Корее, вдоль Социальной линии выстроились сотни. В спокойные времена калитку охранял один офицер ПОП. Сейчас их было двое в усиленной экипировке и с автоматами, в сопровождении дрона — вот и все изменения при режиме ЧП. Старшему офицеру Пейн достаточно было кивнуть одному из охранников, чтобы тот молча приложил свой палец к турникету и индикатор засветился зеленым.

Мои провожатые оказались не слишком любопытны.

— Какого хрена ты туда прешься в такое-то время? — спросила меня Пейн по дороге. — Жить надоело?! Там же за жизнь копа сейчас гроша ломаного не дадут.

— У меня там девушка, — соврал я. — Не могу ее бросить в такой момент.

— Тьфу ты ну ты! — старший офицер недоуменно пожала плечами и цинично проговорила: — Полицейский и беженка, разделенные линией фронта: ну прям трагическая история любви. Ты что, не смог найти, кого трахнуть по эту сторону? Здесь же под такого красавчика, как ты, любая ляжет. Вон одна Эшли чего стоит. Хочешь, отпущу ее со смены и отправитесь в укромное местечко?

— Мэм! — с притворным возмущением хихикнула стажер.

Я сохранил серьезное выражение лица и не стал поддерживать этот разговор, чтобы не пришлось еще больше врать о своей несуществующей пассии и наших искренних чувствах. К счастью, «попы» перестали проявлять любопытство.

— Так же вернешься и обратно, не позже чем через четыре часа, — шепнула мне Глория перед турникетом. — Если не успеешь: охрана тут сменится, и тогда выбирайся назад как знаешь.

— Понял.

— Мы тебя не знаем, ты нас не знаешь.

— Конечно.

— Слишком ты чистенький, прилизанный и откормленный, — скептически оглядев меня, недовольно констатировала старший офицер Пейн. — За местного тебя и за милю не примешь, будешь там белой вороной. Если прирежут — будешь сам виноват.

На мне были кроссовки и самый невзрачный спортивный костюм из тех, что нашлись дома, но этого, по-видимому, оказалось недостаточно, чтобы превратить меня в жителя «желтой зоны». Моя затея и впрямь выглядела чистым безумием.

— Справлюсь.

— Давай уже, дуй к своей возлюбленной, Ромео.

На территории завода я попробовал смешаться с небольшой группой работяг, которые отправлялись в сторону выхода для жителей «желтой зоны» по окончании смены. Судя по направленным на меня косым взглядам, Пейн была права насчет никчемности моей маскировки. Я натянул на голову капюшон, прикрыл нижнюю половину лица тканевой повязкой и старался держать голову пониже, чтобы не привлекать ничьего внимания.

С разных сторон продолжали доноситься хлопки выстрелов и взрывов. Полномасштабная полицейская операция в эти самые часы продолжалась, пока Сенат в Канберре пытается собраться на экстренное заседание, где будет решаться, одобрить ли указ мэра о введении ЧП в Сиднее. Уоррен Свифт час назад сообщил в соцсетях, что полиции удалось освободить все захваченные преступниками объекты на Пустыре, а также оттеснить участников беспорядков от Социальной линии в фавелы. «Сейчас «Стражи» и спецподразделения быстрого реагирования проводят точечные спецоперации на территории прилегающих округов, целью которых является арест зачинщиков массовых беспорядков», — заканчивал он свой бодрый пост. Не все СМИ были согласны с оценкой мэра: приводились многочисленные доказательства того, что стычки на Пустыре и вдоль Социальной линии продолжаются.

Разные источники сообщали о разном количестве потерь среди офицеров SPD с начала операции: пресс-служба SPD стыдливо сообщала о 13 подтвержденных смертельных случаях и затруднялась назвать число пострадавших; по данным городского управления здравоохранения, в больницы поступило не менее четырехсот пострадавших правоохранителей, из которых 27 были доставлены уже мертвыми; журналисты разных изданий сообщали о сотне, трехстах и даже тысяче погибших полицейских. В информационном пространстве царила истерия.

Выйдя с территории завода, с трудом сориентировавшись на местности без навигатора (коммуникатор остался дома, едва ли не впервые за все годы моей жизни здесь), я проследовал к станции электрички, к которой как раз подошла развозка. Не без труда я втиснулся в переполненный грязный пассажирский вагон электрички, в который набилось вдвое больше людей, чем это предназначено конструкцией. Здесь пахло нищетой, старостью, озлобленностью, безысходностью. Можно было услышать голоса на разных языках, но был среди них и английский, и обсуждали, конечно же, ситуацию в городе. Одни и те же слова, полные ненависти, доносились с разных сторон, сливаясь в будоражащий кровь протяжный стон: «скоты», «легавые», «убийцы», «сдохнуть с голодухи», «за людей не считают», «сколько можно терпеть».

Вагон бурлил, словно штормовое море в большом порту — темное, мутное, покрытое масляными пятнами от нефти и дохлой рыбой. Я боялся поднять глаза, чтобы ненароком не встретиться с кем-то взглядом и не выдать в себе того, кому здесь ни место, кто не знает здешней жизни, кто живет в чистоте и достатке по ту сторону, и даже больше — стоит на страже этой несправедливости. Если бы эти люди знали, кто я — они растерзали бы меня прямо в этом вагоне. Они никогда не поверили бы, не стали бы слушать, что я — Димитрис Войцеховский, беженец из маленького поселения Генераторного на краю света. Для них я был Алексом Сандерсом из полиции ненавистного Анклава.

Вырвавшись из душной, охваченной злобой электрички через несколько станций, я был рад, что жив. Толпа пронесла меня сквозь турникет, но я, даже несмотря на свой рост, не мог разглядеть, куда мне идти. Здесь не было чистеньких ровненьких уличек со знаками-подсказками, разделенных аккуратными белыми линиями и бровками на автомобильные, велосипедные и пешеходные дорожки: лишь запруженная народом, транспортом и стихийными торговыми точками площадь, над которой нависали ужасающие безобразные архитектурные конструкции. Бурлящая река народа несла меня куда-то, кто-то пихал мне в лицо какие-то шашлыки из саранчи и бутылки мутноватой питьевой воды, орал что-то на ухо. Я не смог бы остановиться, даже если бы захотел. К счастью, мои карманы были пусты с самого начала — в ином случае они, безусловно, опустели бы во время плаванья по этому бушующему человеческому океану.

— Димитрис! — услышал я знакомый голос, когда уже практически отчаялся определить, где здесь юг, а где север. — Я здесь!

Клаудия махала мне рукой, стоя возле широких ступеней, ведущих вниз, в подземку, рядом с лоточницами, торгующими семечками, носками, кофе с чаем, пирожками с неизвестной начинкой и колбасой из мяса сомнительного происхождения. На ней были легкие темно-синие джинсы, черная футболка и кеды. На шее виднелся серый шарф, используемый, видимо, в качестве лицевой повязки — сейчас он был спущен, чтобы я мог узнать ее. Блестящих длинных волос, которыми, я помню, так восхищалась моя школьная подружка Мей Юнг, не было видно — на голове был невзрачный черный платок. Издалека было заметно, что Клаудия в хорошей форме — результат постоянных физических упражнений и сдержанного образа жизни. На правом предплечье была видна небольшая татуировка в виде какого-то буддистского символа. При моем появлении на лице Клаудии появилась улыбка.