Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая

— Ты ведь не веришь ни в Бога, ни в судьбу. Так для чего это тогда? Ответь мне, Димитрис. Для чего быть сильной? Для чего не сдаваться?

— Я не знаю, — честно произнес я. — Просто потому, что жизнь одна. У нас есть только один шанс. Никто не будет нас жалеть. Никому нет дела до нашей боли, нашего отчаяния. Захотим умереть — пожалуйста. Никто не станет нас удерживать. Мы сами кузнецы своей судьбы. Да, обстоятельства могут ранить нас, причинять нам боль, разрушать все, что мы создали. Но лишь от нас зависит — сдаться или встать и идти дальше.

— Зачем? Зачем идти дальше?

— А неважно, зачем. Просто потому что больше ничего нет. Лишь эта жизнь.

§ 74

Не думаю, что мои слова способны были вдохновить. Но я не знал других способов вдохновляюще говорить о смысле жизни — разве что заесть горькую правду искусственной сладостью бездумной веры.

— Обними меня, — попросила девушка.

Я пододвинулся к ней, крепко прижал ее к себе под старым одеялом. Она казалась совсем худой и хрупкой. Ее грудь неровно вздымалась от дыхания.

— Я же обещал отвести тебя в место, где будет тепло, — прошептал я, мягко погладив ее по волосам.

Ее ладони сложились в замочек у меня за спиной, и она прижалась ко мне так будто она боялась, что я ускользну. Ее лицо уперлось мне в плечо. Мы совсем не видели друг друга, лишь слышали дыхание и биение сердец, и это создавало между нами трогательное единение, которое сложно описать словами. Я сам не заметил, как моя ладонь соскользнула от ее волос к щеке. Я продолжал нежно поглаживать ее. Мой большой палец нечаянно дотронулся до ее сухих губ и ощутил, как они едва заметно приоткрылись. Ее лицо начало подниматься, навстречу моему, но мягким движением руки я опустил его назад к своему плечу и мягко поцеловал ее в темечко.

— Прости, Маричка, я не могу, — прошептал я. — «Валькирия», она… отнимает это.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Я чувствую больше, чем ты можешь себе представить.

Ее ладони разомкнулись. Одна из них залезла мне под свитер, легла на грудь.

— Я чувствую, как бьется твое сердце. А ты хочешь почувствовать, как бьется мое?

Я не сопротивлялся, когда она взяла мою ладонь, запустила себе под одежду. Я с удивлением ощутил, как моя грубая, шероховатая, покрытая мозолями кожа, предназначенная лишь для того, чтобы терпеть боль или сжимать оружие, касается нежной кожи на ее груди. Ее грудь как раз поместилась в моей ладони. Я и впрямь чувствовал, как под ней трепыхается сердце. Что-то болезненно кольнуло у меня в груди. Но мужские инстинкты не пробуждались.

— Прости, Маричка, — прошептал я.

— Не извиняйся. Просто обнимай меня.

Ее вторая рука тоже проникла ко мне под одежду, начала гладить спину. Я чувствовал, как ее маленькая ладонь осторожно скользит по толстым рубцам. Сейчас, когда во мне почти не было «Валькирии», прикосновения к старым шрамам тревожили меня. Омертвевшая кожа, казалось, пробудилась, и я почти физически ощущал эхо ослепительно-острой боли, которую испытывал, когда мою спину рассекало жало кнута.

— Тебе больно?

— Нет. Не знаю, — покачал головой я.

— Я почти чувствую, как больно было тебе тогда, когда остались эти шрамы.

— Эта боль — не самая страшная, — покачал головой я.

— У меня тоже есть шрам, — она осторожно взяла мою ладонь и переместила от своей груди ниже, в район бедер. — Вот здесь, на внутренней стороне бедра. Чувствуешь? Этот порез уже был у меня когда я попала в центр Хаберна. Я не помню, откуда он. Совсем пустяк, если сравнивать с твоими.

Мои пальцы теперь были буквально в паре сантиметров от ее лона. Я хотел осторожно убрать руку, но она обняла ее своими бедрами. Ее дыхание приблизилось ко мне, и я вздрогнул, ощутив осторожное касание ее сухих губ к своим. Ее губы едва ощутимо коснулись моих несколько раз, будто проверяя, насколько это безопасно. Я не отстранялся, лишь прикрыл глаза и отдался этим странным, полузабытым ощущением.

— Ничего не произойдет, — прошептал я после очередного касания ее губ.

— Не важно, — прошептала она в ответ, и я снова почувствовал ее уста.

Ощущение реальности размылось. В крови все еще беспокойно бродил самогон. «Кто ты?!» — донесся у меня в голове истошный крик майора-инструктора Томсона. — «Зачем ты здесь?!» «Триста двадцать четвертый!» — позвал меня из темноты бас генерала Чхона. «Валькирия» — это был шелестящий шепот Локи. — «Валькирия» спасет тебя от боли».

— Я больше не хочу к ним, — прошептал я, непонятно к кому обращаясь.

— Тебе и не нужно, — мягко ответила мне Маричка.

В перекрестье прицела застыла тощая грудь мальчика. Вспышка. Силуэт падает. К нему бежит женщина, вся в слезах. Черные волосы растрепаны, покрасневшее лицо в слезах. «Адам!» — кричит она. «О Боже, нет, нет, нет, только не это!!!»

— Я не хотел, — шептал я, словно в бреду. — Не хотел. Прости меня, пожалуйста…

Мой шепот прекратили ее губы, я ощутил их соленый, как кровь, вкус. Моя ладонь все еще была меж ее бедер, чувствовала их жар. Все это было странно, невозможно, сюрреалистично.

Я не мог видеть лица Марички в темноте, но вот же оно, прямо передо мной — в языках пламени, поглощающего Пожарево. «Ты всегда был слабым, триста двадцать четвертый», — услышал я холодный, осуждающий голос капрала Эллоя. На лбу у капрала было отверстие от пули, но он не обращал на это внимания.

— Славко, милый мой, — шептала она горячо, ложа свою ладонь на мою и пододвигая ее выше, туда, откуда мои пальцы чувствовали жар.

Славко. Наверное, так звали ее мужа. Я видел его в этот самый момент — высокого, полнокровного блондина с некрасивым, но очень добрым округлым лицом. Он стоял где-то поодаль, с младенцем на руках, и смотрел на нас — без гнева, без боли, лишь с какой-то тихой светлой печалью.

— Я схожу с ума, — прошептал я, покрываясь холодным потом. — Мы оба сходим с ума.

Сам не знаю, что происходило со мной в эти минуты. Я привык к тому, что я не могу больше быть мужчиной. Но что-то изменилось. Может быть, все дело было в Валькирии. А может быть, дело было в Маричке.

Ее губы продолжали касаться моих, а моя рука чувствовала тепло меж ее бедер. Я похолодел, услышав имя его покойного мужа, до меня дошел какой-то кощунственный и извращенный смысл происходящего, но я так и не нашел в себе сил, чтобы одернуть руку и отстраниться. Что-то странное пробуждалось во мне.

— Маричка, я не смогу… — прошептал я расстроенно, но замер, ощутив, как ее рука заползает ко мне в штаны и опускается ниже, к месту, о существовании которого я почти успел забыть.

Мы больше ничего не говорили. Ее губы жадно искали в темноте мои. Моя рука медленно двигалась у нее меж бедер, чувствуя ее жар и влагу, а ее пальцы нежно скользили по моему мужскому достоинству, пробуждая во мне давно забытые желания.

Сам не помню, как я оказался над ней. Она мягко и неторопливо помогла мне войти, и я не удержался от стона, будто девственник, впервые познавший женщину.