Новый мир. Книга 5. Возмездие

Паоло сделал тяжелый, долгий выдох, видимо, собираясь с мыслями. Несмотря на то, что передо мной был сотрудник спецслужб, которых должны были тренировать техникам поведения во время допросов, я предрекал, что этот допрос окажется самым простым из всех. Так что не удержался, и решил начать с того, что к делу вообще отношения не имело.

— Знаешь, Поль, что я хотел спросить все эти годы? — начал я, облокачиваясь на поручень дивана рядом. — Я никогда не мог понять, откуда в тебе столько ненависти ко мне. Неужели из-за той сраной истории с Бэтти в интернате? Ты что, так и не врубился, что я к ней ничего не имел, что нам нечего было делить?

Некоторое время он молчал, покусывая губу. Его пальцы заметно дрожали, выдавая, как и покусывание губ, крайне слабый самоконтроль.

— А это важно? Какая уже разница? — нервно спросил он, сцепив ладони вместе.

— Когда-то надо расставить точки над «и». Боюсь, другого шанса у нас не будет.

— Хочешь спровоцировать меня? Перейти на личности? Чтобы был повод меня прикончить?!

В ответ на такое предположение я лишь усмехнулся.

— Если бы я собирался это сделать, я бы нашел повод посерьезней. Например, такой — ты был одним из участников грязной операции, в которой погиб мой хороший друг Бен МайБрайд. А этот вопрос я задал лишь для того, чтобы понять, что творится в твоей башке, перед тем как мы перейдём к делу.

Ему потребовалось несколько вздохов, чтобы собрать в кулак всю свою смелость, которой было у него примерно столько, сколько у среднестатистической полевой мыши — и наконец поднять на меня глаза.

— Я не любил тебя, Алекс, за то, что ты был самовлюбленным надутым индюком!

От непосредственности и искренности этой реплики я слегка усмехнулся.

— Ну-ну, — подбодрил его я.

— Самый спортивный, самый крутой, староста, боксер, марафонец, и пятое, и десятое. И девки вились за тобой. Даже Бет. А ты на них и не смотрел. Знаешь, если бы ты отбил ее у меня — мне бы не было так обидно. Это поставило бы на нас на одну доску, сделало бы равными. Но ты от нее просто отмахнулся, мол: «забирай, мне такая не нужна». Ты думаешь, что мне от этого должно было стать легче? Девушка, в которую я был безумно влюблен, при которой я млел, о чьём взгляде я мечтал, сама льнула к тебе — а ты отверг её, как недостойную такого «крутого перца». Предел моих мечтаний не стоит твоего мизинца — вот что ты мне показал. Думал, я сделаюсь одним из твоих дружков-прилипал, которым нравится твое лидерство и снисхождение? Да еще и самым слабым, самым атстойным из твоей свиты. Который, видите ли, не имеет ни широких плеч для регби, ни крепких кулаков для бокса, ни наглости для препирательств с куратором. А ничто другое в вашей «крутой компании» и не ценилось. Но нет, роль клоуна и терпилы была мне не по душе.

Я поразился тому, какой долговечной бывает человеческая злопамятность, и как крепко могут сидеть в голове у человека детские и подростковые обиды. Ведь все, что он сейчас говорил, гораздо уместнее звучало бы из уст прыщавого подростка, чем из уст видавшего кое-что в жизни тридцатичетырехлетнего мужика.

— И поэтому ты нас заложил Кито? Хотел «проучить»? И заодно обрести покровителя? — догадался я.

Упоминание его предательства явно задело какие-то тонкие струны его души, и он перешел в контратаку.

— Сандерс, ведь я знаю, кто ты! Или, вернее, что. Мне всё рассказали позднее. Тебя ведь специально вывели для всего этого — чтобы бегать, тягать тяжести, бодаться, месить других кулаками, и самому получать, нарываться на драку где надо и не надо. Тебя чем больше загоняют, чем больше испытывают — тем больше в тебе задора. И ты радостно зализываешь раны, и снова рвешься в свою стихию. Тебя от всего этого прет. Таким тебя сделали. Но даже не это в тебе бесит. Бесит то, что ты не понимаешь, не хочешь понимать, что не все люди такие. Ты ждешь от окружающих, что они будут пытаться стать такими же твердожопыми и твердолобыми баранами, изо всех тянуться к тем же результатам, которые показываешь ты. Недостижимым для них результатам, конечно, ведь они не генетические выродки, а простые люди. Но так даже лучше, чтобы они были далеко позади, пытаясь за тобой угнаться. А ты всегда будешь самым крупным альфа-бараном впереди стада. Что я мечтал тебе показать — так это то, что твоя тупая сила, тупое физическое превосходство и тупое бесстрашие еще не делают тебя круче всех, что бы там не считали тупые девки, которых манит лишь вонь мужского пота. Я хотел показать тебе, что я могу сделать тебя, простой человек — своим умом и правильными решениями…

Я слушал его с определенной долей недоумения и долей интереса, поражаясь тому, как иначе реальность может выглядеть в глазах другого человека. Но в какой-то момент я устал от его словоизлияния. Ему явно требовалась помощь психолога, и он готов был очень долго говорить о своих обидах. Но у меня не было ни времени, ни желания выслушивать все это нытье.

— Что за дикую чушь ты несешь, — поразился я. — Я хоть раз за два года в интернате применял свою силу против тебя? Хоть раз злоупотреблял своим физическим превосходством?

— А тебе и не нужно было. Это твое показушное благородство — еще один элемент твоего эго. Типа ты и в этом лучше меня. И в этом круче!

Поль обиженно сопел. Для меня прошла целая вечность с тех пор, как нам было по восемнадцать. Но для него, кажется, время замерло в те дни — и все обиды были такими же свежими, будто их нанесли вчера.

Я удивленно покачал головой.

— Знаешь, Поль? У меня был друг в детстве. Его звали Боря. Боря Коваль. Он был физически ничуть не сильнее тебя. Стеснительный, неуклюжий. Здоровье ни к черту, лишний вес, все дела. С девчонками общаться не умел, слова при них не мог вымолвить. Над ним в школе много смеялись, пытались издеваться. Дети беспощадны к слабости и изъянам, они любят сильных и ловких. Но знаешь, что? В Боре было столько мужества, выдержки и внутреннего духа, столько неподдельной искренности и доброты, что я никогда не смогу тебе этого передать. Последние годы своей жизни он провел в маленьком селении под названием Наш Замок на пустошах. Он загубил остаток своего слабого здоровья, копаясь в пыли, чтобы устроить там теплицы, где выращивались экологически чистые овощи. Этому его научил его отец, агроном. Он спас тех людей от голода, сделал их жизнь лучше. И они боготворили его. Помнишь Флорентину, эффектную девчонку-медика с рекламного видео на страничке интерната? Кто на нее только не дрочил… Она там работала врачом-волонтером. Целка еще та, явно внимательно слушала уроки мисс Танди. Но в Борю она влюбилась всей душой, по уши. А меня рядом с ним в грош не ставила. И она была права. Боря оказался человеком, которому я — не чета. И никогда не стану. Так что вовсе не сила и не удаль делает человека достойным. Этого меня научили еще предки. А если я когда забывал — жизнь напоминала.

Я сделал паузу и направил на него уничтожающий взгляд.

— Но что касается тебя, Поль — тебе не спроста казалось, что ты во всем говеней меня. Тут дело не в низкой самооценке. Ты и правда говеней. Не только меня, но и других нормальных ребят из интерната, в которых тамошние порядки не убили человечность. Ты трусливый и подлый — вот в чем твоя проблема. А не в том, что ты не можешь пробежать марафон. Ты такой не потому, что таким родился. Это твой сознательный выбор. Ты не хотел меняться. Ты выбрал себе по жизни путь крысы, которая прячется в тени и кусает исподтишка. И жизнь загнала тебя туда, где крысе как раз и место. В нору, в которой ты сидишь и дрожишь своим маленьким сереньким тельцем, ожидая, когда до тебя дотянется лапой голодный кот. Но даже тут, в этой гребаной норе — ты продолжаешь хныкать, ныть и винить других в своей участи. Даже на пороге бесславного конца твоей маленькой крысиной жизни у тебя не возникает желания исповедаться и обрести достоинство.

Я видел, как с каждым следующим моим словом его лицо то бледнеет, то багровеет. И он наконец взорвался, сорвавшись на тонкий визг.

— Меня тошнит от этого пафоса. «Достоинство»! Чего ты добился со своим «достоинством»? Ренегат! Сбежавший зэк! Террорист, вломившийся ко мне в дом! Это перед тобой я должен исповедоваться?!

— Тихо, Полли, не визжи. То, что я не планирую убивать тебя, не помешает мне заткнуть тебе рот. Да и передумать я всегда могу. Раз ты все равно не делаешь мне скидку на то, что я не злоупотреблял своей физической силой в интернате — я могу разок и злоупотребить ею, прищепив тебе пару пальцев дверью. Может, тогда ты почувствуешь разницу?

Поль сразу умолк — явно прочитал в моих глазах, что угроза не пуста. Я решил, что разговоров о нашем далеком прошлом и выяснений отношений на сегодня хватит. Пора было переходить к тому, для чего я здесь.

— Я хочу знать все о той операции в 89-ом, в Сиднее, во время которой мы с тобой виделись. Организаторы, цели, ход проведения. Все.

— Я ничего не могу рассказать. Я давал подписку. Мне за такое грозит тюрьма.

— Не зли меня, Поль. Давай опустим этот неприятный этап, исход которого мы оба понимаем, и перейдем сразу к делу. Начинай. И помни, что я уже немало знаю из других источников. Так что, если я хоть на секунду усомнюсь, не пытаешься ли ты скормить мне какой-то шлак и дезу — прищемлю тебе для начала палец вон той дверью. А потом и твой крохотный член.

Он нервно облизнул губы. Чтобы придать ему решимости, я схватил его за грудки, как следует потряс, и приблизил свое лицо к его перепуганной мордашке, чтобы он смог как следует рассмотреть каждый шрам и выражение моих глаз.

— Ты думаешь, я шучу? — хмуро спросил я.

Долго уговаривать его не пришлось.

— Я не оперативник, но мне предложили поучаствовать. На разовой основе. Сказали, что я, как твой давний недруг должен сыграть роль «плохого полицейского». Чтобы на моем фоне ты проникся большим доверием к…