Новый мир. Книга 5. Возмездие

— Я не пиршествовать сюда пришел, Амир, — покачал головой я, присаживаясь.

— Знаю. Ты явно проделал такой долгий путь затем, чтобы задать мне какой-то важный вопрос. Так что я не стану тратить твое время на праздные беседы. Я буду рад, если мне удастся удовлетворить твое любопытство.

Я выдохнул, и спросил в лоб:

— Ты был духовным лидером Сопротивления. Теперь ты здесь, в этой дыре. Почему?

Амир отреагировал спокойно.

— Я — там, где мне и место. Где я способен помочь.

— Лейла сказала, что ты прекратил борьбу.

— Борьба за добро и свет может быть не только физической. Скажу тебе больше: физическая борьба чаще всего приносит лишь еще больше зла и страданий.

— Ты не считал так в 89-ом, когда вы закупали оружие в сиднейских фавелах.

Захери подавил вздох. Тема явно не принадлежала к числу его излюбленных. Однако он не потерял спокойствия и достоинства. Лишь несколько помедлил, прежде чем ответить.

— Каждый из нас проходил через разные этапы в своей жизни, Димитрис. Ты и сам — красочный тому пример. Аллах не ведет нас к свету простым и прямым путем, как нам бы того хотелось. Мы вынуждены сами продираться сквозь чащу своих ошибок, соблазнов и заблуждений.

— Довольно уже метафор, Амир. Я ведь не один из твоих прихожан.

— Слово «прихожанин» имеет своим корнем слово «прийти». Ты пришел ко мне за ответами. Как и другие. Вот я и пытаюсь их тебе дать. Насколько, конечно, позволяет мой недостойный разум.

— Я думал, имам должен всегда все знать. Разве не все ответы записаны в Коране?

— Димитрис, поверь мне, ты далеко не первый, в чьих словах я слышу едкую иронию по поводу человеческой веры во Всевышнего. Нам хватило бы краткого диспута, чтобы убедиться, что нам и спорить-то не о чем. Раз ты логично мыслящий человек, то не станешь отрицать, что не имеешь достоверных знаний об устройстве мироздания. Также наверняка признаешь, что не можешь исключить существование Бога. Согласишься, что душа человека, или, если угодно, его разум, нуждается в ином смысле бытия, нежели удовлетворение животных инстинктов. Потом начнешь критиковать конкретные постулаты ислама, христианства или иудаизма, или строки из священных писаний. Хотя вряд ли сможешь назвать убедительные преимущества той веры, которую исповедуешь ты, стесняясь называть «верой» — будь то светский гуманизм, либерализм или социализм. В конце концов, одного из нас утомит копание в мелких деталях, которые по большому счету ничего не значат — тех самых деталей, которыми алчные и недальновидные люди тысячелетиями оправдывали войны и раздоры. И тогда мы перейдем к тому, о чем ты хотел со мной поговорить. Не подумай, что эта философская беседа не доставила бы мне искреннего удовольствия. Напротив. Но углубляться в нее, позабыв о том, что я говорю с человеком, которому грозит большая опасность, и у которого крайне мало времени — было бы с моей стороны крайне эгоистично.

— Умеешь же ты разложить все по полочкам, — усмехнулся я.

— В пастырском ремесле это важная способность.

— Почему ты ушел? Почему порвал с Сопротивлением? С Лейлой и остальными?

Я вздохнул, и счел нужным объяснить:

— Тебя, наверное, может удивить, что я приехал в такую даль, чтобы спросить тебя об этом…

Но Амир мягко прервал меня.

— Вовсе нет, Димитрис. Я не настолько отрешен от мирских дел, чтобы не знать, чем ты сейчас занимаешься. Так что твое прибытие, и этот твой вопрос — мне как раз вполне понятны. Ты сомневаешься в правильности избранного пути. А с кем еще обсудить это сомнение, если не с тем, кто в свое время, как ты полагаешь, с этого пути сошел?

— Точнее и не скажешь.

Амир понимающе кивнул.

— Что ж, Димитрис. Человека, преодолевшего такой путь и пошедшего на такой риск ради этой встречи, мой ответ может разочаровать своей банальностью. Могу предположить, что ты бы и сам с легкостью нашел бы его. Может быть, для этого тебе надо было лишь чуть-чуть лучше меня знать.

Встав со своего стула и сделав пару шагов в сторону окна, он произнес:

— Дело в том, Димитрис, что я очень чувствителен к страданиям других людей. Это — черта моего характера, которой Всевышний наградил меня вместе с даром стойко переносить страдания, выпадающие на мою долю. Думаю, ты понимаешь, что человек, наделенный такой чертой, по своей природе обречен быть мирным и доброжелательным. Он не способен приносить судьбы других людей в жертву или причинять людям страдания во имя какой-либо цели, сколь бы важной она не казалась.

Захери задумчиво поглядел на щель меж ставнями окна. Полоска света упала на его лицо, и вдруг его сходство со студентом, задержавшимся на кафедре богословия, развеялось. По числу морщин и складок стало ясно, что он уже не так уж молод.

— Был момент, когда я позволил убедить себя в том, что я — не такой. Люди хотели видеть меня своим лидером. Они верили в меня. И я решил, что способен возглавить их борьбу. Я внушил себе, что смогу сделать это, не отступая от своей веры и морали. Увы, это было наивно.

Захери покачал головой.

— Этот путь вел в ловушку. Причем заводил туда хитрым, окольным путем. С помощью одного за другим исключений. «Я считаю жизнь человека священной, но вот этой конкретной я буду вынужден пожертвовать во имя спасения многих». «Я не приемлю насилия и жестокости, но я должен защищаться от тех, кто хочет уничтожить меня, дабы я и дальше мог выполнять свою миссию». «Я не признаю за собой право судить и карать, а за людьми признаю право на прощение, но все же один раз я осужу и покараю тех, кто попирает законы Божьи и человеческие столь явно и цинично, и приносит другим людям столь много страданий, что я не в состоянии их простить». Исключения имеют свойство умножаться, превращаться в правила. А люди имеют свойство этого не замечать. Это словно водоворот, который затягивает тебя против твоей воли, если вовремя не воспротивиться.

— Когда я встретил тебя в прошлый раз, ты был далек от таких сомнений.

— Именно тот день во мне их и посеял. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал Девдаса и Хаяла, моих учеников, которые в тот день стали жертвами пути, который я избрал. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал тебя. Ведь я считал тебя погибшим. Как и твоего друга Бена, в отношении которого, увы, это оказалось правдой.

— Зачем вы покупали оружие, Амир? — прямо спросил я. — Планировался какой-то теракт?

— Конечно же, нет! — воскликнул он, и сквозь пелену спокойствия прорвались нотки гнева.

Мигом успокоившись, он добавил уже спокойным тоном, с нотками сожаления:

— Я убедил себя в том, что оружие необходимо нам для защиты.

— Или, вернее, Лейла тебя в этом убедила? — догадался я.

Амир отрицательно покачал головой с тем характерным упрямством, которое обычно появляется лишь тогда, когда человек, следуя каким-то своим принципам, отказывается признать правду.

— Я бы никогда не стал перекладывать на кого-либо из своих соратников ответственность за то, что случилось. Лейла шла за мной. Она послушалась бы меня, что бы я ни решил. Так что ответственность за все случившееся целиком и полностью лежит на мне. Я не был намерен ни на кого нападать. Агрессия в корне противоречит моим убеждениям. Но это не важно. Мы все равно своими руками совершили то, что позволило властям очернить нас и назвать угрозой, не прибегая к чистым фальсификациям. Во всех тех потерях и неудачах, которые мы понесли в тот день, некоторые из нас винили лишь злые силы, против которых мы боролись — власти Содружества, и стоящих за ними богачей. Так думали и Лейла, и Ронин. Но моя совесть не соглашалась с такой оценкой. На нас тоже лежала часть вины. Взявшись за оружие, пусть и под предлогом самообороны, мы позволили им втянуть себя в борьбу на их условиях. Утратили свою идейную чистоту и моральное превосходство. А чего мы стоили без них? Ведь в могуществе наш противник имел несоизмеримое преимущество.

Захери снова вздохнул.

— Я посчитал, что в тот день мы потерпели поражение, Димитрис. Что властям удалость нас очернить, выставить преступниками в глазах людей. И что они не замедлят уничтожить нас.

Задумчиво закусив губу, он признался:

— Самым большим в моей жизни удивлением стало то, что этого не произошло. Более того — наше движение неожиданно начало крепнуть и расти с невиданной силой.

Я почувствовал, как все мое существо ощутимо напрягается, словно внутри меня натянулась струна. Захери безо всяких наводящих вопросов и уговоров подходил именно к той теме, ради которой я и пришел.

Основатель Сопротивления грустно усмехнулся.

— Тут проявилась моя ужасная и непростительная самонадеянность, Димитрис. Я убедил себя, что сам Аллах хранит нас и благоволит нам. Это показалось мне единственным объяснением того, что, вопреки всякой логике, нам удавалось раз за разом скрываться от преследователей, наша идея находила все новых и новых сторонников, мы получали нежданную помощь от самых неожиданных союзников. Такого везения просто не могло быть. А значит, убедил себя я, дело здесь в помощи Всевышнего. Раз так — то это Его знак, что мы все делаем согласно Его воле. И, если так — нам нужно продолжать, и не прекращать свои молитвы.