Новый мир. Книга 5. Возмездие

Он слегка закусил губу.

— Некоторые вещи в наших действиях смущали меня и заставляли сомневаться. Но то, что я считал благословением свыше, пересиливало сомнения. Я говорил себе: «Если бы наш путь был неверен, то разве стал бы Аллах помогать нам? А без его помощи, полагаясь лишь на свои силы и везение — мы давно были бы разгромлены и потерпели бы поражение». Тебе все это кажется глупым? Но мне так не казалось.

Я не перебивал его, и он продолжил.

— Из группы мечтателей, вознамерившихся сделать этот мир лучше, мы сделались частью невиданной по масштабам тайной организации, которая росла, как снежный ком. Мы не были ее центром, не создавали новых ячеек — они прирастали к нам сами в виде групп людей по всему миру, исповедующих схожие идеалы, которые узнавали о нас, следовали нашему примеру, устанавливали с нами связь. Если ты хочешь узнать побольше о том, как эта сеть росла и строилась — я буду плохим рассказчиком. На очень ранних этапах этого процесса я устранился от участия в управлении. Это не было моим талантом. Я сосредоточился лишь на том, к чему был склонен, — на проповедях, описании наших идей в доступной для людей форме. А еще больше — на молитвах. Ведь я понимал, что лишь благодаря Ему такие успехи и достижения возможны, а нас, вопреки логике, до сих пор не постиг крах.

Некоторое время Амир молчал.

— Очень скоро я естественным образом оказался на задворках разгорающейся борьбы, и утратил свой авторитет среди соратников. Идеи, которые я проповедовал, они начали считать наивными, устаревшими. «Времена изменились», — говорили они мне. Люди любят эту фразу. Она позволяет им не признавать, что изменились они сами. Чтобы привлечь еще больше сторонников, чтобы разжечь пламя борьбы ярче, им были нужны более простые, четкие и решительные лозунги. Люди сильно отличаются в своих верованиях, воззрениях и симпатиях. По крайней мере, так им кажется. Объединить их вокруг определенной идеи — сизифов труд, требующий целых поколений. Гораздо проще — объединить их против чего-то. Язык ненависти прост и универсален. Проповедовать на нем — легко. И я не был для этого нужен.

Захери понурился.

— Сопротивление превратилось во что-то несоизмеримо большее, чем я мог себе представить. Большее в масштабах, меньшее в содержании. Однако это лишь немногих огорчало. Количественные изменения всегда заметнее качественных. Появились новые люди, которые перехватили наши знамена. Появился тот, кто назвал себя «Фримэном», и объявил себя вождем. Многих вокруг меня все больше охватывал азарт борьбы. Я же все больше погружался в пучину сомнений. Я видел, как руками якобы моих соратников, со многими из которых я лично никогда не говорил, совершаются ужасные деяния. Меня убеждали в том, что самые ужасные из них — это происки властей, попытки возвести на нас напраслину. Но порой у меня создавалось впечатление, что никто уже не знает точно, стоят ли за этим власти, или незнакомые люди, услышавшие наши лозунги и понявшие их по-своему. Даже от тех «побед», о которых мне рассказывали с гордостью, у меня по коже пробегали мурашки — почти все они были связаны с насилием, причинением боли и страданий, запугиванием, а порой и лишением жизней. Я бы давно решительно воспротивился происходящему. Лишь одно удерживало меня — Всевышний продолжал нам благоволить. И я окончательно во всем запутался.

Я слушал внимательно, не отрывая от Амира глаз. Но в этот раз пауза затянулась.

— Как ты оказался здесь?

— В 2090-ом грянула война. Это окончательно все изменило. Те, кто называл себя лидерами Сопротивления, решили поддержать Евразийский Союз. Они были так объяты ненавистью к своему врагу, что готовы были вступить в союз хоть с самим шайтаном. От единичных акций отряды Сопротивления перешли к полноценной партизанской борьбе. В ответ силовые структуры Содружества, получив еще больше полномочий в условиях военного положения, начали мощную «антитеррористическую кампанию». Случилось то, чего все опасались с самого момента основания движения Сопротивления, и что ранее не случалось вопреки логике — ячейки Сопротивления начали массово выявлять и громить. Ответные вылазки заканчивались лишь провалами и потерями. Люди гибли и попадали в тюрьмы сотнями, тысячами. Словно вдруг открылись врата Ада. Меня это не удивило. Я давно чувствовал, что мы сошли с Праведного пути. Так стоило ли удивляться, что наконец закончилось терпение Аллаха к нашим деяниям, и Он отвернулся от нас? Мне оставалось лишь молить Его о прощении и снисхождении. И я делал это безустанно. Но мои молитвы не возымели результата.

В глазах Захери отражалась грусть.

— Конец 90-го был критическим моментом для движения Сопротивления в Австралии и Океании. Почти все члены организации были убиты, арестованы, бежали с континента или ушли в глубокое подполье, надеясь, что их связи с организацией не будут раскрыты силовиками. Меня ждала такая же участь — это был лишь вопрос времени. Я был готов стоически принять эту судьбу. Но Лейла все-таки убедила меня бежать за границу.

Мне вспомнились слова Лейлы о Захери.

— Она все еще была с тобой к тому времени? — спросил я.

Лицо Амира странным образом изменилось — мелькнула едва заметная улыбка, полная светлой грусти и доброй памяти. Прошло некоторое время, прежде чем он поведал:

— Я впервые встретил Лейлу в 77-ом, вскоре после того, как я попал в Австралию. Видеть вокруг несчастных, обездоленных детей — это рок, предписанный мне Всевышним. Куда бы меня ни забросила жизнь, они были рядом. Но я так и не научился мириться с этим. Каждый раз, когда я встречался взглядом с этими невинными, наивными созданиями, страдающими за чужие грехи — мое сердце обливалось кровью. Так было и с ней. Всю свою жизнь Лейла прожила в подземных катакомбах Нового Бомбея. Круглую сироту, ее воспитывали дальние родственники, нищие люди, у которых не было куска хлеба, чтобы прокормить хотя бы собственных детей. Ей было тогда 13, но выглядела она младше — так часто бывает из-за недоедания. Но вот ее глаза… это были не глаза ребенка. Меня в первый же миг поразила внутренняя сила, которую они излучали. Дикая, необузданная, фанатичная сила духа — а ведь она гораздо могущественнее, чем сила мускулов. Лейла — не простая девочка. И дело здесь не только в ее царской крови, которая мало что значила без царских дворцов, балов и придворных. Ей на роду были написаны великие свершения. Она способна на величайшую веру. Величайшую любовь. И на величайшую ненависть. Единственное, что не было ей дано — так это покорности и смирения перед судьбой. Энергия, сила — не имеют морального окраса. Направить их на добро, или на зло — этот выбор Всевышний оставил за нами. Так что она могла стать святой целительницей, или великой разрушительницей — но только «не серой мышкой». И я понял это с первого взгляда.

Я согласно кивнул. Вспомнил обжигающий огонь в ярких аметистовых глазах. Описание было как нельзя более точным.

— Она слушала меня, проникалась моими словами. Понимала больше других. Больше многих взрослых. Все время оставалась после моих проповедей. Задавала больше вопросов, чем другие. Сложных вопросов. Но я никогда не боялся вопросов. Наоборот, они искренне радовали меня. Мы могли беседовать часами. И так она со мной сблизилась. Я полюбил ее очень сильно — словно младшую сестренку. Ощутил чувство ответственности за ее судьбу, и за ее душу. Я решил, что помогу ей раскрыть ее потенциал. Направить ее великую энергию на добро и созидание.

Лицо Амира оставалось грустным, но это по-прежнему была светлая грусть.

— В душе Лейлы живет добро, Димитрис. В ней очень сильна тяга к правде и справедливости. Она искренне верует в Бога и любит его — хоть и редко говорит об этом с другими. Она очень стойкая, терпеливая, способна на мученичество и самопожертвование. Лишь одного я не смог ей внушить — любви к людям. Я весьма силен в философских диспутах, Димитрис. Для этого мне не нужны никакие приёмы — достаточно лишь говорить правду. Мне всегда удавалось её убедить. Но только не в этом вопросе. Как и мне, Лейле люди причинили очень много боли и страданий. Я пытался убедить ее в том, что они — творение Аллаха. Что невозможно любить Его, но не любить Его творений. Однако она не могла принять этого своей душой. Не могла им простить всего, что они с ней сотворили — нищеты, голода, обид, насилия над ее хрупким девичьим телом, которое они осквернили и заразили тяжким недугом. Она так и не полюбила людей, Димитрис, какими они есть. В них она видела источник зла, будто они были творением Иблиса, а не Аллаха. Я тешил себя иллюзией, будто имею на нее влияние, смогу переубедить ее. Но она восхищалась не мной и уважала не меня — предметом ее восхищения и уважения был образ меня, который она построила в своих фантазиях. Она замечала во мне лишь то, что желала замечать — стойкость, бесстрашие. Что до мягкости, добродушия — их она считала лишь приятной маской, которую я способен снять, если захочу. Как раз когда ты встретил нас впервые — я начал осознавать утрату с ней духовной близости. Ее всецело поглотила борьба. Ее энергия нашла свой выход там, где ей не приходилось преодолевать в себе внутреннее противоречие, не приходилось заставлять себя любить людей, а наоборот, она могла благими целями оправдать свою ненависть к отдельным из них.

Я кивнул. То, что говорил Захери, соответствовало тому, что я слышал от Лейлы.

— Но она не бросала тебя, — заметил я.

Он усмехнулся все с той же теплотой, которая не покидала его глаз, когда он говорил л Лейле.

— Людям иногда кажется, что они способны изменить себя как хотят. Но это не так. Они могут изменить лишь внешнюю оболочку — поступки, слова, отчасти мысли. Но не свою душу. Лейла внушила себе, что во имя своей великой борьбы откажется от любых привязанностей и симпатий. Но в душе она любила меня так же, как я ее любил. И она не могла этого изменить. Она пыталась убедить меня, что я по-прежнему важен для Сопротивления, что я должен быть в безопасности, чтобы дальше сочинять свои проповеди и трактаты — и поэтому ей важно сохранить меня живым и на свободе. Но на самом деле она просто не хотела потерять последнего близкого ей человека.

Некоторое время мы помолчали.

— Что было после того, как вы бежали?

— Властям Евразийского Союза требовалась живая сила для их армий, а также картинка для средств массовой информации, в которой угнетенные классы в Содружестве восстают против властей и становятся на их сторону. Для этого они и давали прибежище сторонникам Сопротивления. Лейла, как и большинство других, готова была играть в эту игру. Но для меня этот путь был заказан. Я видел в той войне, как и в любой войне, лишь горе и зло, и никогда бы не стал брать в руки оружие. Я привык открыто выражать свои мысли по поводу того, что я вижу. Но это не очень нравилось нашим новым «союзникам» из Евразийского Союза. У них был материалистический взгляд на вещи, в котором люди — лишь винтики в огромном механизме, а их души не имеют особой ценности. Один человек так прямо мне и сказал: «Если ты своими проповедями, о чем бы они ни были, будешь подрывать моральный дух противника — ты наш союзник. Если будешь путаться у нас под ногами и смущать ими наших людей — значит, ты вредитель». Очень скоро стало понятно, что я там нежелательный гость. Тогда у нас с Лейлой состоялся последний откровенный разговор. Она горячо пыталась убедить меня, что я должен следовать генеральной линии Сопротивления, вносить свой вклад в общую борьбу, а не заниматься «деструктивной самодеятельностью». Как я ни старался, она не слышала меня. Мои слова вызывали в ней лишь протест и раздражение. Но даже после того очень эмоционального разговора она не бросила меня на произвол судьбы. Прямо спросила, чего я хочу. Потом убедила своих новых союзников-евразийцев, у которых уже не хватало на меня терпения, что я не принесу вреда, если позволить мне поселиться на моей родине — здесь, на Ближнем Востоке. Тут евразийцы основали свою «социалистическую республику», но позволили здешним людям пока еще продолжать исповедовать ислам. Лейла сказала мне напоследок: «Если это твой путь, Амир, если у тебя к этому лежит сердце, то я рада за тебя». Это не было правдой. Она чувствовала разочарование и обиду из-за моего выбора и горечь из-за того, что теряет близкого человека, что наши пути расходятся. Решила вычеркнуть меня из своей памяти. С тех пор я больше не видел и не слышал ее. Но я продолжаю каждый день за нее молиться. Лейла осталась и останется для меня все той же младшей сестренкой — куда бы ни занесла нас с ней жизнь.

Довольно долгое время мы молчали.

— Значит, все дело в насилии? В том, что ты не способен и мухи обидеть? — спросил я.

— Я же говорил, что мой ответ разочарует тебя своей банальностью.

Я вздохнул.

— Ты не договариваешь мне всего, Амир. Ложь так же плохо уживается с твоей натурой, как и насилие. Так что она чувствуется издалека. Особенно — теми, кто волей-неволей уже хорошо научился разбираться во лжи.

Он поднял на меня свой чистый взгляд и горестно усмехнулся.