Новый мир. Книга 5. Возмездие

— Я смотрю, вы все этого бы хотели. Слышать альтернативную точку зрения — не то, что нравится проплаченным подпевалам властей, да, Сандор? — не осталась в долгу Лаура.

— Лаура, многие задаются вопросом, не беспокоишься ли ты о своей безопасности, — с большим трудом вырвала слово Тара Уиллис. — Не боишься ли ты стать мишенью людей, которым твой спутник объявил войну?

— Ей лучше бояться вызова на допрос в СБС! Если ее хахаль сношается с выродками из Сопротивления, то и она! — взревел разгневанный усатый человек из зала, выпрыгивая со своего места и испепеляя Лауру безумным взглядом. — Ты хоть знаешь, овца драная, что от рук этих чокнутых террористов погиб в 89-ом мой родной сын?! Знаешь?! Знаешь, с какими людьми твой любовничек теперь в одной упряжке, а?!

— Давайте попробуем успокоиться, — попыталась урезонить всех ведущая.

Но крикуны не отступали.

— Мисс Фламини, это правда, что ваш возлюбленный не связывался с вами ни разу после своего побега из тюрьмы? Вы уверены, что ваш с ним весьма недолгий роман все еще для него актуален?

— Лаура, что у него на уме дальше? Новые убийства?!

— Вы останетесь верны Войцеховскому, даже несмотря на его открытое присоединение к жестокой террористической организации? Что об этом думает ваш отец?

Лаура осмотрела толпу крикунов усталым взглядом и покачала головой.

— Вы слышите лишь то, что хотите. Мои ответы вам не нужны. С меня достаточно.

Еще некоторое время спустя после исчезновения ее из прямого эфира в студии продолжались дебаты, которые очень быстро стали смещаться в сторону глобального политико-экономически-социального срача. Вскоре вид студии сменила заставка.

— Напомним — ответственность за жестокую акцию в Бразилиа, ставшую предметом активной дискуссии у нас в студии, взял на себя лидер Сопротивления Фримэн. В Сети появилось сообщение, на котором он сообщает, что Джек Гаррисон, высокопоставленный офицер ЧВК, был «казнен» по «приговору» не признанного «народного революционного трибунала», который «привел в исполнение» отряд боевиков во главе с Димитрисом Войцеховским, который после освобождения из тюрьмы изъявил желание присоединиться к движению Сопротивления…

Я услышал, как дверь ближайшей ко мне комнаты, из тонкой щели под которой брезжил слабый свет, тихо открывается. Затем донеслись мягкие, словно бы крадущиеся шаги. Шаги приблизились и замерли у дивана рядом со мной.

— Не было никакого трибунала, — не оборачиваясь, произнес я мрачно, отхлебнув содовой.

— А если бы был какой-то — вроде того, который «судил» тебя — это, по-твоему, что-то бы изменило? — рассудительно ответил мне вкрадчивый голос Лейлы Аль Кадри.

Я неопределённо покачал головой.

— Он получил по заслугам. И ты знаешь это не хуже меня, — резюмировала она, мягким жестом руки приглушая звуки телевизора.

— Да, знаю, — согласно кивнул я.

Но менее мрачным я так и не сделался. Мой взгляд упал через стеклянную стену гостиной вниз, в просторное помещение, которое было чем-то средним между гаражом и мастерской. Там стоял полуразобранный микроавтобус, штабели каких-то бочек, какие-то ящики. Весь этот хлам, собранный старателями по просторам Пекина, был здесь до нашего приезда, и останется после отъезда. Ши и Джером уже битый час играли там в подобие гольфа, катая шарик по лункам, сооруженным из хлама, найденного вокруг. Тень, как обычно, тренировалась в сторонке с катаной.

— Не помню, благодарила ли я тебя, что ты спас мне жизнь, — нарушила долгое молчание Лейла. — Когда Гаррисон вдруг притянул к себе оружие с помощью этого магнита, я на миг замешкалась. Со мной такое редко бывает. Я не успела бы среагировать.

— Не стоит благодарности. Я вернул лишь часть своего долга.

— Я же уже говорила. Забудь о долгах.

Тон самозваной заместительницы отряда показался мне необычным: задумчивый, даже чуть растерянный. В нем почти что не было пафоса и самоуверенности. Возможно, у Лейлы так бывает всякий раз после того, как она побывает на волосок от гибели.

— Как твои раны? — поинтересовался я.

— Я же уже говорила — это и «ранами» не назовешь, — фыркнула она, вернув в свой голос часть своего обычного металла.

В установившемся молчании я вспомнил, как все было. Не сомневаюсь, что об этом же вспоминала сейчас и она. О том, как лежала беззащитной и обнаженной на красной простыне борделя, где десятки людей до нее прежде подвергались жестоким садистским унижениям или просто трахались. О том, как Гаррисон нависал над ней угрожающей, пышущей тестостероном горой, и под его пристальным взглядом ее кожа покрывалась мурашками. О хищном свисте ремня. О хватке его мозолистой ладони на ее горле.

— До сих пор не знаю, зачем ты пошла на это. На боль, унижение. Он мог покалечить тебя. Изнасиловать, — молвил я задумчиво, хотя еще миг назад не собирался этого говорить.

Мне невольно вспомнились слова Гаррисона — о том, что в мурашках на ее коже и затравленном выражении лица он видит не только страх, но и извращенное желание. Я не хотел признаваться себе в этом, но и мне казалось, что я тоже видел это. Ископаемое, мучительно-болезненное желание жертвы, загнанной в угол самым большим и самым агрессивным самцом. Ведь именно в таком амплуа выступали самки homo sapiens на протяжении многих тысяч лет.

Еще одну форму желания — странную, иррациональную, извращенную (если не строить из себя Фрейда и не вдаваться глубоко в недра человеческой психики) — я увидел в момент, когда Лейла с Гаррисоном поменялись ролями. Когда мнимая рабыня вдруг восстала и, уже в роли безжалостной карательницы, возвысилась над одураченным, поверженным врагом. Я увидел это лишь на миг — в ее горделивой осанке и пылающем взгляде, когда она стояла и победно смотрела на парализованного Гаррисона, больше не прикрывая своей наготы.

Люди — странные, психопатические создания. И чем дальше от природной среды обитания заводит людей причудливая история их вида, тем более невероятные пируэты проделывает их психика. В воспаленном разуме человека простой, казалось бы, инстинкт, раскололся на тысячу зеркальных осколков. Превратился в столь тонкие и многогранные материи, что мы, люди, и сами уже не способны его познать, контролировать, или даже отличить от других своих столь же сложных и причудливых чувств и эмоций.

Мне вдруг вспомнились слова, которые я услышал от эсбэшников в 89-ом, вскоре после своей первой встречи с Лейлой. Тогда они сказали, что она ВИЧ-инфицирована. Я не поверил. Но это оказалось правдой. Они также сказали, что она, вероятно, заразилась, занимаясь проституцией или принимая наркотики. В это я тоже не поверил. Хотя мог бы догадаться, что бесстрашная, высокодуховная и несгибаемая наследная принцессы Бахрейна — это образ, который сама для себя соткала, пройдя через боль и страдания, маленькая, никому не нужная арабская девочка, выброшенная с самого девства на дно сиднейских помоек. Девочка, у которой не было ничего, кроме силы воли и неистового желания найти в этой жизни цель.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — произнесла Аль Кадри. — У тебя очень выразительное молчание. Его начинаешь читать, когда немного в тебе разберешься. Иногда кажется, что в тишине можно уловить целые отрезки твоих мыслей. Я точно знаю, что эти мысли обо мне. И чувствую себя так, как будто за мной подглядывают в щель, когда на мне нет исподнего.

Я перевел на Лейлу пристальный взгляд. Она была в джинсах и какой-то темной футболке. На первый взгляд ничего необычного. Но от меня не укрылось что темные волосы распущены и красиво расчесаны, а на лицо нанесен макияж, тонко и ненавязчиво подчеркивая и без того выразительные черты лица.