Новый мир. Книга 5. Возмездие

— Она поймет тебя. Примет твои объяснения. Если на самом деле любит.

— Я не уверен, понимаю ли себя я сам, Мей, и могу ли себе все объяснить. Не уверен, что все эти убийства имели смысл, что они хоть что-то изменили к лучшему. «Кровь порождает лишь кровь». Так ведь ты всегда говорила?

Собеседница вздохнула.

— Дима, я знаю тебя с раннего детства. Ты всегда был добрым и справедливым. Я хорошо помню, как ты вступлася Борю Коваля, не давал над ним издеваться одноклассникам. Помню, как ты любил своих родителей и прислушивался к тому, чему они тебя учили. А дядя Вова и тетя Катя были прекрасными людьми, и учили только хорошему. Я знаю, что ты никогда бы по доброй воле не лишил человека жизни, и даже мухи бы не обидел. Это они, эти ужасные люди — превратили твою жизнь в кошмар. Они не оставили тебе выбора.

— У человека всегда есть выбор.

— В какой-то степени ты прав. Но порой обстоятельства сильнее нашего выбора.

Какое-то время я подбирал подходящие слова, чтобы выразить свои мысли.

— Знаешь, Мей. Я пытаюсь казаться мужиком, который прохавал жизнь. Знает, что делает. Но на самом деле я просто хочу изменить хоть что-то к лучшему. Стремлюсь хоть к какой-то правде. Хоть к какой-то справедливости. Пытаюсь быть если не хорошим, то хотя бы не быть дерьмом, или исправить то, что я натворил в прошлом. Но все, что я постоянно вижу вокруг — сплошная ложь, корысть и жестокость. Везде обман, или полуправда, а за ними скрыта еще более изощренная ложь, а за ней — еще, и еще. Везде глупцы, клюющие на лозунги, деньги или другие приманки, и бездушные кукловоды, дергающие за ниточки, во имя высоких холодных идеалов, или просто ради удовольствия игры во власть. Я просто не знаю, что мне делать, Мей. Я порой чувствую себя таким одиноким во всем этом проклятом океане безумия, что хочется взвыть. Вот даже сейчас я говорю тебе все это, просто как старой подруге, а меня не оставляет мысль, что это уже не ты, или не совсем ты, что за тобой стоят какие-то из всех этих темных сил, которые окутали все и вся…

Мей посмотрела на меня со смесью жалости и расположения. Хоть мы и были ровесниками, в этот момент она почему-то показалась мне намного старше и мудрее.

— Ты не можешь изменить мир, в котором мы живем, Дима, в угоду твоим представлениям о том, каким он должен быть. Мир меняется. Но медленно. Под воздействием миллиардов факторов и сил. И не всегда так, как нам хочется. Он может нравиться нам или нет — но он такой, какой есть. Другие миры существуют лишь в нашем наивном воображении.

— Я понимаю это, Мей. Мне все-таки не 12 лет.

— А мне кажется, ты не можешь понять этого в глубине души, — покачала головой она. — От того ты и страдаешь. Постоянно чувствуешь на себе груз, который тебе не по силам. И никогда не будет по силам.

Я задумчиво посмотрел на Мей.

— Ты очень сильный человек, Димитрис. И харизматичный. Ты можешь вдохновиться на очень отважные поступки, и вдохновить других идти за тобой. Но ты один не изменишь натуру людей. Есть люди очень злые, а есть святые. Но большинство из них — и не то, и не другое. В них есть и Инь, и Янь — как и во всей нашей Вселенной. В конечном итоге все они в среднем получают то, чего заслуживают. Хотя и винят в этом кого угодно, кроме себя.

Лицо Мей Чанг живописно застыло на фоне окна, по которому сбегали капли дождя.

— Я поняла это еще в юности, когда думала об Апокалипсисе — о кошмаре, который всегда маячил где-то за нашей спиной. С самого детства я задавалась вопросом — что за злые силы стоят за этим ужасом, за столькими смертями и разрушениями? Алчные политики одной из сверхдержав? Бездумные ученые и инженеры, которые изобрели страшное оружие? Может быть, есть какая-то тайная организация, которая привела мир к катастрофе в угоду своим тайным планам — масоны, или иллюминаты? Может быть, это инопланетяне? Или это кара богов?

Она покачала головой.

— Нет, Дима. Все это мы. Обыкновенные люди. Те самые люди, за свободу которых ты так сильно ратуешь, называя себя либералом и демократом. Их ошибки и пороки. Их сущность. Если не обуздывать ее, причем не делать это очень ловко, умело и мудро — чаще всего она приводит к разрушению. Точно так же, как едва ли не вырастет хорошим человеком ребенок, который не знает слова «нет» и не приемлет никаких авторитетов и правил, кроме своих желаний.

— Я знаю, к чему ты сейчас ведешь, Мей. К тому, что будущее — за коллективизмом, мудрой автократией, то есть за вашей моделью развития. Но я так не считаю. Ведь всегда есть те, кто наверху, в чьих руках управление системой. И они — такие же точно люди.

— Дима, я не об этом сейчас говорю. Не о модели развития общества. А о природе людей. Люди — не невинные ягнята, которые стремятся к свету и добру, но вечно страдают от чьих-то происков. И ты должен признать это. Человеческая природа не изменится от того, что ты не хочешь ее принять.

Я иронично улыбнулся, и кивнул. Какими простыми были эти ее слова. Простыми и очевидными. Но почему тогда так сложно их принять в глубине души?

— И как ты живешь со всем этим, Мей?

Она пожала своими маленькими плечиками.

— Живу, заняв свой маленький уголок в этом мире. Делая добрые дела, на которые способна. И злые дела, от которых не могу или не имею возможности воздержаться. Дышу, хожу по земле. Испытываю эмоции от всего, что вижу и чувствую. Радуюсь улыбкам своих дочерей, своего мужа. А что еще я могу делать?

На этот раз мы молчали очень долго — лишь капли дождя нарушали тишину.

— Спасибо тебе, Мей, — произнес я. — Приятно иногда услышать что-то адекватное.

— Дима.

— Да?

— Знаю, сейчас это прозвучит сейчас как наивная мечта. Но я верю, что еще увижу тебя. И не тебя одного. Верю, что когда-то все будет иначе. Все эти встряски окончатся, наступит мир. И вы с Лори вместе придете к нам домой. Я приготовлю много вкусного. Познакомлю вас с дочерями и с моим Цзы. Мы сядем вместе, поужинаем от пуза, посмотрим какой-то добрый фильм, посмеемся, может быть выпьем чуть вина. Потом выйдем на наш балкон. Там у нас стоят два очень уютных кресла. Если повезет, то погода будет тихой и солнечной, совсем не как сегодня. И, если захочешь — тогда мы вернемся к этому разговору — о смысле жизни, о природе людей и обо всем прочем. А если нет — я не против и помолчать, и посмотреть на вечерний Новый Шэньчжэнь. Он и правда очень красив на закате.

— Картинка вовсе не плоха, Мей. Сколь бы фантастической она не казалась.

— Не умри, пожалуйста, пока мы не реализуем этот план. Иначе я очень на тебя обижусь.

Я вздохнул. Мозг продолжал работать в привычном для него ключе. То, что Мей говорила сейчас, тоже могло быть спланированной частью чьей-то игры, в которой Мей была всего лишь заложницей. Специалисты МГБ вполне могли придумать этот сценарий, прописать его заранее, чтобы вызвать во мне сентиментальные чувства к старой подруге, развеять мои предубеждения против Союза, сформировать в моем сознании иные образы на месте закоренелого образа заклятого врага.

Я не мог быть уверен даже насчет самой Мей. Не мог быть уверен, что она и впрямь работает в детской прокуратуре и оказалась втянута в мою историю не по своей воле. Вполне возможно, что все это — лишь легенда, что она работает на спецслужбы. И это даже весьма вероятно, учитывая то, с каким профессионализмом и спокойствием она исполняла свою роль, а также то, что евразийцы ни разу не захотели обойти ее посредничество, свести меня с опытными офицерами МГБ напрямую.

Но всё-таки что-то глубоко в моей душе подсказывало, что она говорит сейчас искренне. Может быть, та самая наивная вера в светлую природу людей, которую сама же Мей пыталась только что пыталась развенчать.

Словно почувствовав мои мысли, Мей обняла меня. Я не стал отстраняться, и даже прикрыл глаза, позволив себе на долю секунды расслабиться.

— Прощай, — прошептал я.

— Мне не за что прощать тебя, Дима.

— Я имел в виду…

— Я все поняла. Береги себя.

§ 33

Мелкий дождь так и не прекратился тем пасмурным днем до самого вечера. Я стоял под ним, прислонившись к железному решетчатому забору крупного административного здания в порту Советской Гавани, над которым уныло реял промокший флаг Содружества наций, и охотно подставлял лицо под мелкие прохладные капли. Раны на лице от мелких осколков еще не полностью зажили, и им была приятна эта прохлада. Мне казалось, что я стоял так долго. Целую вечность.