Нравы Растеряевой улицы

ждут расчета. И странное дело: как нетерпеливы они в то время, когда хозяин как-то бестолково оттягивает минуту расчета, разговаривая с приказчиком о совершенно посторонних предметах, столько же народ этот делается робким, трусливым, даже начинает креститься, когда наконец настает самая минута расчета и хозяин принимается громыхать в мешке медными деньгами. Начинается шептанье; передние ряды ежатся к задней стене; иные, закрывая глаза и заслонившись расчетной книжкой, каким-то испуганным шепотом репетируют монолог убедительнейшей просьбы хозяину: "Самойл Иваныч!., ради господа бога! Сичас умереть, на той неделе как угодно ломайте... Батюшка!.." Другие, рассматривая книжки один у одного, фыркают и исчезают в толпе.

– Пожалуйте лащет!
– произносит мальчишка лет девяти, в синей рубахе, босиком, с растопыренными волосами.

Хозяин удивленно взглядывает на него через очки и обращается к приказчику

– Это что ж такое? Откуда он?

– Да я, признаться, Самойл Иваныч, - говорит приказчик, тронув шею и складывая руки назади, - признаться сказать, в эфтим не могу вас удостоверить... то есть откуда он взялся.

– Давно ли он?

– Да боле, пожалуй, недели... Эт-та, ежели изволите вспомнить, на прошедшей неделе хлеб у нас ссыпали... Ну, я обнакновенно в сарае-с! хлопоты... Вижу, стоит посередь двора вот этот самый кавалер... Я, признаться, крикнул ему:

"будет, мол, тебе башку-то чесать, иди помогай!.." Н-ну, он и стал... Дали ему потом в кухне поесть... Так вот и того... кое-что помочи дает-с.

– Пожалуйте лащет!
– настоятельно повторил мальчик.

– Тебя кто это научил расчету-то просить?

– Большие научили...

– Большие? Ну, это они для смеху.

В толпе смеются, мальчишка молчит...

– Мать-то есть у тебя?
– спросил хозяин.

– Нету, я теткин.

– Стало быть, от тетки родился?

Раздался дружный смех толпы, и сам хозяин весело закряхтел от своего смешного вопроса. Мальчишка в первый раз задумался над своим происхождением.

– Что ж ты у тетки-то делал?

– Побирались...

– Где ж она теперь?

– Она упала... ушиблась, в больницу увезли...

Все молчали.

– Как же теперича его считать?
– спросил хозяин у приказчика.

– Да так, я полагаю, считать, что, собственно, приблудный-с... на этом счету его и оставить... Бог с ним - пущай...

Куда ему?

Хозяин подумал.

– Все, я чай, приставу надо сказаться?

– Н-н-ет-с!.. Я так полагаю, господь с ним... Пущай его.

Все что-нибудь в хозяйстве поможет... Бог даст, вырастет, получит свое понятие, тогда уж его дело-с... а может, и еще кто из "своих" сыщется.

Хозяин дал мальчугану гривенник. Тот бросился ему в ноги, брякнувшись об пол всем, чем только можно брякнуться.

лбом, локтями, коленками...

Толпы рабочих, выходя из ворот фабрики, разделялись на партии- одни шли прямо в кабак, другие сначала в баню и потом в кабак. Бани полны народом; вся река покрыта телами купающихся; в купальнях идет гам, крик, хохот; народу тьма, от большинства отдает водкой; все это норовит забраться "под самый перемет" купальни и оттуда нырнуть в воду. Берег реки около бань запружен купающимися. Черные фигуры мастеровых торопливо срывают с плеч чуйки, рубашки; слышен говор, смех...

– Ну-ко, господи благослови!
– говорит мастеровой и с разбегу летит в воду, откинув напряжением ноги большой кусок земли от берега; вытянутыми вперед руками он врезывается в воду почти вертикально - и исчезает, взболтнув ногами...

– Нырок!
– говорит кто-то...

Мастеровой выныряет среди реки и принимается отмеривать саженями, взмахивая головой в сторону, чтобы откинуть мокрые, закрывшие лицо волосы.

Дальше за банями, где берег уложен высокими стенами навоза, в мутных лужах полощутся мещанские девицы, опасаясь на аршин отделиться от берега, так как платье их может быть ежеминутно похищено разного рода юношами. Какая-то смелая баба, с головой, обвязанной платком, решается выплыть из лужи на реку.

– Ха-а, ха-а, ха-а!
– грозно вскрикивает мастеровой и пускается за ней вдогонку, необыкновенно сильно и искусно работая руками. Баба в испуге поворачивается назад, взбивая ногами целые фонтаны.

На Большой улице с шумом железных засовов запираются лавки; мастеровые с работами рыщут от одной лавки к другой. Новые времена, отозвавшиеся в торговле, не поддаются на единственное доказательство мастерового: "Христа ради!"

В ярко освещенной лавке стальных изделий сидит на диване молодой хозяйский сын в пестрых брюках; у прилавка, с ящиками разных стальных мелочей, стоит приказчик. Тут же, в качестве посетителя, присутствует лакей, держа под мышкой целый узел разного оружия.

– Так уж я так барину и передам-с, - говорит он.

– Так и скажи, - говорит хозяин.

– Конечно, мне какое дело, мне приказано, скажи, говорит, ему (вам-то), что у меня этого оружия в избытке...

Я так вам и передаю... хоть достоверно понимаю, что у них этого избытку не токмо в оружии...

Лакей шепчет.

– То-то и есть!
– говорит хозяин.

– Верите ли?
– многозначительно произносит лакей, скрестив руки.

– Ихнее дело прошло-о!

– Это как есть!.. Я теперь вижу, к чему идет-с... Теперь попрет купечество... вот-с! Оно теперича еще не очувствовалось как следует. Дай ему обглядеться, б-беда! Оно теперь робеет...

Вот я вам скажу - один купец купил у нашего барина коляску... а ездить-то боится... Еще робеют-с!

– Капитон Иваныч!
– громко произносит мастеровой, появляясь на пороге лавки.
– Отец! Что ж мне, околевать, что ли, на улице-то?

– Черти! Что у меня, бык, что ли, с позволения сказать, отелился? Из-за чего я должен разоряться? Ну, купи ты у меня!

Видел товару-то? Ну, купи!

– Куда ж это деваться мне теперь?

Хозяин молчал.

– Толкнись к Шишкину... Аль уж, в самом деле, у меня монетный завод? Только и прут, что ко мне... Ступай!

Мастеровой уходит, отчаянно тряхнув головой...

В отворенные двери лавки видно еще несколько мрачных фигур, медленно лавирующих мимо. Они сходятся на углу; слышны слова: "Как тут быть, а?", "Дух вон, - хлеба не на что купить", "Ну, время!.."

Скоро между ними показывается чинная фигура Прохора Порфирыча. Товар его завернут в платок и засунут в рукав, а рукав, в свою очередь, засунут в карман, так что все-таки Прохор Порфирыч ничуть не теряет благородного вида. Неумелые в современных разговорах мастеровые обступают его со всех сторон; слышны просьбы, какие-то клятвы, "за что ни отдать".

– Я, ребята, обещания вам не даю, - говорит чрез несколько времени Порфирыч, - а попытать попытаю.

– Отец!

– Погодите, друзья; сами вы разочтите, какая в этом деле нужна словесность... раз! Окромя того, должен я под него, ирода, подводить махину не маленькую... два! Все это хлопоты!

Дело это, приятели, нелегкое... По этому случаю я уж с вас, ангелы, по полтинничку получу...

– Гряби! Хоть бы мало-мало... Палтинник! Гряби смело!

– То-то!.. Ну-кось, вали сюда.