Нулевая долгота

Рэй чувствовал себя скованно с Эн Стивенс. Он не знал, о чем ее расспрашивать, что с ней обсуждать. Он не был подготовлен к встрече с ней наедине. С Хью Стивенсом и Дэвидом Маркусом у него уже выработалась форма отношений, а тут он интуитивно понимал, что должен проявить осторожность. Он чувствовал, что Эн Стивенс его изучает, а ее спокойная приветливость, похоже, ловушка, попытка вытащить его на откровенность, на неосторожные расспросы. Но нет, решил Рэй, он будет ей подыгрывать, не больше.

Зазвонил телефон. Эн Стивенс протянула ему трубку. Это был ее муж Хью Стивенс. Он извинился, что отсутствует, предлагал подъехать к нему. Грейхауз отказался, сославшись на занятость. Он, конечно, мог побывать у Стивенсов, но счел, что лучше будет, если перед их встречей Ветлугин прочтет и третью тетрадь Купреева. Копия третьей тетради была в галерее. Рэй и Хью Стивенс условились встретиться в субботу, в два часа тридцать минут. Стивенс настаивал, чтобы с ним пришел и его консультант-переводчик: необходимо всем вместе обсудить возможную книгу. Именно возможную, потому что Грейхауз не скрывал своих сомнений.

— Почему вы все же сомневаетесь в такой книге? — спросила Эн Стивенс, когда Рэй положил трубку. Она смотрела на него с холодным вниманием.

— Коммерческий риск, — коротко ответил Рэй.

— Тетради Купреева можно сократить, не так ли? — с усмешкой спросила Эн Стивенс. — Вам нужно самоубийство? Подведите к этому, — цинично посоветовала она.

— Каким образом? — удивился Грейхауз.

— Вам очень дорога истина? — иронично спросила Эн Стивенс. — Или коммерческий успех?

— И все же?

— Допишите пару абзацев. Об этом никто, кроме вас и нас, знать не будет.

— Я так понимаю, что мистер Стивенс готов описать свои приключения по приобретению картин Купреева? — отвел разговор в сторону Рэй.

— Я не думаю, что он это сделает, — твердо сказала Эн Стивенс.

— А кто же? Эдуард Александрович?

— Какой Эдуард Александрович? — насторожилась она. — Ах, Эдя! Однако вы хорошо вчитались в дневники Купреева, мистер Мэтьюз. Нет, Эдуард Александрович не имеет никакого отношения.

— А кто же тогда?

— У нас есть человек, хорошо осведомленный о художественной жизни Москвы, — загадочно сообщила Эн Стивенс.

— Кто же это?

— О, мистер Мэтьюз, не пытайте. Мы лучше обсудим все это в субботу.

— Хорошо, миссис Стивенс, — скучно согласился Грейхауз.

Она протянула ему фотокопию страниц третьей тетради Купреева и каталог картин художника, изданный к открытию выставки.

— Такого издания Купреев никогда бы не дождался на родине, не правда ли? — сказала она с ехидством.

— Сколько вы собираетесь заработать на продаже его картин? — вопросом на вопрос ответил Грейхауз.

— Спросите Хью, — холодно посоветовала она.

Они расстались вежливо, с улыбками, но с неприязнью и недоверием друг к другу. Должно было быть наоборот: все-таки у них затевалось партнерство. Но Рэй Грейхауз не понравился миссис Стивенс, и в конце встречи она не особенно это скрывала. Он же ушел озадаченный и сердитый, с чувством, что прикоснулся к чему-то опасному. И он вдруг понял, что эта женщина готова пойти на все во имя поставленной цели. Ему вспомнилось: «Вам очень дорога истина? Или коммерческий успех?» И он подумал, что она более коварный противник, чем сам мистер Стивенс, а тем более Дэвид Маркус.

Ветлугина дома не было. Рэй написал ему записку:

«Дорогой Виктор,

побывал в галерее Стивенса, познакомился с загадочной леди, возможно, русской, — Эн Стивенс. Оставила неприятное впечатление. Последнюю тетрадь и каталог выставки получил. Надеюсь, ознакомление с ними доставит тебе удовольствие.

Купреев как художник произвел на меня сильное впечатление. Но все же не большее, чем Купреев-человек, умевший сильно и нежно любить. Такому старому холостяку, как я, тоже захотелось раздуть старое пламя. Еду к Джоан. Жду звонка.

Твой Грейхауз».

Глава VI Угасание (Записи Купреева, тетрадь третья)

Мне привиделся дьявол. Я закрыл глаза, и из-за далекого горизонта он вдруг быстро стал ко мне приближаться. А за моей спиной — высокая кирпичная стена. И никакого спасения! И все сумрачно, тревожно вокруг.

Дьявол был волосатый и громадный, как горилла. И лицо горилье — плоское, с вздернутыми ноздрями, а жуткие огненные глаза сверкали молниями. Я был совершенно беспомощен перед ним, совсем маленький, распятый на стене. Я в страхе ждал, когда он начнет меня раздирать. Из него прямо-таки перла злобная ненависть. О пощаде невозможно было даже помышлять.

Я не мог разжать веки. А когда я их разжал, или мне это подумалось, потому что я с ужасом осознал, что ослеп, ничего не вижу, я понял, что мне пришел конец. Но именно тогда вспыхнул яркий свет, очень далеко, за горизонтом, будто где-то там взорвалась, раскололась звезда и свет заструился в мою сторону, и вдруг я увидел Вареньку в ярко-белом платье, летящую мне на спасение. И я забыл о дьяволе, а она уже невесомо шагала по кирпичной стене, надо мной, и становилось светло. Вокруг открылись зеленые холмистые дали. И, испуганный светом, гориллоподобный дьявол (или кто там еще?) задрожал, застонал и вскачь с топотом понесся прочь, превращаясь в точку, в ничто.

Мне было так радостно, я встал на колени, моля Вареньку спуститься вниз, но она отрицательно мотнула головкой. «Но как же, — спрашивал я, — как же я заберусь на такую высокую стену?» — «Очень просто», — сказала она и начала уходить. «Но как же, как же?!» — в отчаянии кричал я. «Просто умри», — спокойно сказала она, и на лице ее была необыкновенная улыбка. О боже, она вся светилась, и свет вокруг шел именно от нее. Как я сразу не сообразил? И она добавила: «Только торопись, Алеша. Я скоро уйду насовсем, и мы уже не встретимся». — «Варенька! Варенька!» — кричал я отчаянно, но она уже улетела, прощально махнув рукой, и все быстро меркло, сгущаясь в темь.

* * *

Отчаяние! Какое отчаяние! — уже ничего нет в жизни. Когда любишь, то светла душа твоя. Угас свет — Варенька… Угас свет жизни…

* * *

Все существует в трех периодах: рождение (становление) — расцвет — угасание. И никто никогда не знает, как долго протянется тот или иной период.

Пророк третьего тысячелетия

Ко мне приковылял патологоанатом Тамил Хосородков.

Тамил — человек без плоти. С детства его пожирают страшные болезни. Сначала это были костный и легочный туберкулез, а теперь — неизвестные. Он как сухая травинка. На него невозможно смотреть: кажется, на глазах сломается. Но, несмотря на болезненную хрупкость, кисти рук у него большие, с сильными, нервными пальцами. Кисти как клешни. Передвигается Тамил неуверенно, с трудом и очень медленно, опираясь на легкую алюминиевую палку.