Нулевые. Затишье перед катастрофой

Власов не мог понять, за что Сом убил этого человека? Какой-то Великий Проект? Кому вообще это всё было нужно? Власову было жаль толстяка. Он несколько ночей не мог заснуть и всё думал о случившемся.

Трудовое лечение действовало. Лагерь смог успешно поселить во Власове особую форму страха. Вопреки всему даже пребывая в аду, Власов изо всех сил пытался сохранить своё положение. За невыполнение нормы на отряд накладывали дополнительные рабочие нормативы. К тому же их отряду после потери одного из рабочих пришлось разделить его норму на всех. Власову приходилось работать в ужасающем состоянии. Но он не хотел подводить коллектив невыполнением нормы. Он работал, несмотря на гниющие стопы и гноящиеся раны на спине. В довершение всего во время потасовки с Кислым у него украли кружку. Теперь Власову приходилось платить частью пайка за возможность поварить кашу в чужой кружке. Постепенно его состояние всё ухудшалось. Он исхудал и уже с трудом мог отрабатывать дневную норму. Во время работы Власов терял ощущения реальности, он проваливался куда-то ниже в непонятный сон, ведущий в тягучую неизвестную нефтяную тьму.

Сом резко пнул его ногой в живот.

– Встать! – скомандовал Сом. – За работу, ублюдок! Быстрее!

Страх охватил Власова, он покорно поднялся и продолжил старательно выполнять норму.

Михаил ощущал, что его конец уже близко. Вскоре произошло ещё одно событие. Малышок распорядился перебросить несколько отрядов на каменоломню из-за нехватки рабочих рук. Нехватка была вызвана массовой гибелью заключенных из-за ужасающих условий труда, и того что некоторым отрядам портянки выдали с опозданием. И что каким-то отрядам вместо тёплых ватников выдали шинели. Вообще погибших никто толком не хоронил. Их либо сбрасывали в ямы для отходов, где они гнили. Либо сбрасывали в реку в надежде, что их раздувшиеся трупы унесет течение.

Власов не выдержал и недели работы на каменоломни. На третий день он опять выбился из сил и снова получил удар. На следующий день он представлял собой тощий комок нервозного панического страха не только перед гопниками надзирателями, но и перед своим отрядом, который смотрела на него с лютейшей ненавистью. Власов слышал отголоски разговоров мужиков. Они хотели убить его и съесть, если Власов снова окажется в состоянии невыполнения нормы по дроблению камней.

– Всё равно за этого гада придется спилу гнуть. Так хотя бы какая-то польза будет от пидара этого для коллектива, – говорил кто-то из заключенных.

– Будем жрать его с мыслью о том, как завтра будем усиленную норму брать, – говорил другой голос. – Мне бабка рассказывала, как во времена голода тех, кто уже ничего не кумекал, а валялся на земле. Их, значит, ножичком резали, а потом там брали легкие, печень и сердце. И на колбаску.

– Или на пирожки. Там же нормальный такой ливер получится, – говорил первый мужик.

– Может его прямо сейчас пойти и прирезать к херам мудака того, а то жрать от вашей болтовни захотелось, – говорил чей-то борзый голос.

– Вот оно как, – думал Власов. – А ведь то, что они разговаривают друг с другом. Это же серьезное преступление против Великого Проекта. Нужно доложить об этом Кислому или Сому.

В конце дня отряд провели на новое доселе неизвестное для Власова сборище. На камнедробильных работах начальство ввело особую меру поощрения. Отличившимся ударным трудом выдавали нечто так нужно всем в условиях тотального голода – пирожки. Вкусные горячие пирожки. Но Власов не был в числе ударников и его шансы получить пирожок, были близки к нулю. Всё это дело проходило в бараке, перед тем как бригада шла на отбой. Михаил искал Сома или Кислого, чтобы донести им о разговоре людей из отряда. У них была своя каптерка в бараке. Около выхода. Преодолевая страх, Власов всё же зашел туда. Перед этим он осмотрел помещение через приоткрытую дверь. Он ощущал теплый запах еды, табака и перегара. Сом, Кислый играли в карты с блатными и курили. На кровати в углу пузатый мужик имел голую бабу в ушанке с лицом, выражающим абсолютную потерю реальности. И тут Власов увидел её. Тушенку. На столах у блатных было несколько открытых банок тушенки и бутылка водки со стаканами.

– Тебе чё надо, выродок? – сказал один из блатных с лицом уроженца средней Азии, от которого веяло татаро-монгольским игом.

– Я? – Власов тут же ощутил гигантский страх, – Да так. Я к Сому зайти хотел.

– Чё, ёпта? Ко мне? – Сом поднялся и бросил на Власова гневный взгляд.

– Дело в том … такое дело … я видел, как некоторые трудящиеся из моего отряда разговаривали, – Власов говорил с ужимками, как бы выхаркивая слова из пространства бесконечного страха. – А нам всем известно, что нельзя разговаривать за трудом. Это противоречит идеалам Великого Проекта.

– И че? – вспылил Сом. – Я, блядь, тоже вот разговариваю! Ты, бля, хуй ёбаный чё пиздишь, сука? Бля, чё мудак остопизденый хуй ебаный в рот совсем, бля, это, в больничку ложиться удумал мать твоя блядина конченая?

– Да не, – начал Кислый. – Стукануть хочет выблядок гнойный.

– Стукачить?!– разозлился Сом.

К нему мигом подбежали Кислый и ещё один высокий блатной с пустой бутылкой водки. Этот высокий разбил о голову Власова бутылку, отчего Михаил упал на землю. Кислый ударил его ногой в лицо, потом стал прыгать на его голове. Делать компостер. Власов ощущал дикую боль и звон в ушах. Что-то хрустнуло. Это был нос. Кислый скрутил его, а длинный спустил с него штаны.

– Так ёпта. Сейчас опускать будем стукача, – говорил длинный.

– Какой бля! – раздался громкий бас. Это говорил мужик до этого находившийся в близости с находящейся в неадеквате бабой. – Вы чё, обезьяны, совсем вконец охуели! Стадо уёбанское! Вам, бля, хавку распределять через три минуты надо! Уберите нахуй это говно! Если мы солдатне пирожков не отстегнем за водку и за бабу, они вместе с этой расстрельной блядью нас завтра четвертуют на плацу!

Перед уходом каждый из блатных не забыл ударить Власова либо ногой в живот, либо в пах, либо в лицо.

– Ты, бля, не радуйся особо, ноль девятый, – говорил Кислый. – Я тебя завтра на работах всё равно угандошу к ебени матери. Сучёнок.

Блатные ушли. Преодолевая страх и звон в ушах. Кряхтя и плюясь собственной кровью, Власов всё же вернулся в барак.

– Тысяча двести девятый! А вот и он! – говорил кто-то.

Толпа резко устремила свой взор на Михаила. Он оцепенел в страхе. Кто-то взял его за руку и вывел к солдату, который вручил ему теплый бумажный сверток с пирожками. Власова ошеломило внезапно свалившееся на него счастье. Он не мог вымолвить ни слова.

– За ударный труд на пределе сил, несмотря на пот, боль и кровь, – цинично промолвил солдат.

Власов тут же развернул пакет и жадно заглотил в себя пирожок. И какого же было его счастья, когда он понял что в пакете ещё целых два пирожка. Два. Два пирожка. Поедая этот первый пирожок, который по иронии судьбы был как раз с ливером, ему казалось, что он всасывает в себя, тем самым возвращает в себя свою печень, легкие и сердце.

Короткий миг сытого счастья сменился ночью мучительного ожидания расправы. На работах Власов впервые мог нормально трудиться. И даже заслужил похвалу от Сома. Правда, вот его товарищи по коллективу были опечалены тем, что колбаска из человечины пока откладывается.

– Через пару деньков дойдёт. Все равно ему без кружки долго не протянуть, – Власов слышал обрывок разговора.

Но Власову было всё равно. Всё его тело жутко болело. Кислый всё не появлялся. Власов нервничал. В душе он жаждал быстрой казни. У него не было никакого желания сбежать или сопротивляться. После кормёжки Михаил поймал глазами лицо Сома. Оно было не таким как обычно. На его пустом лице был … страх. Вскоре вместо Кислого появились конники из роты охраны и человечек в штатском. Непонятный бородатый мужичок в шинели с хитрым прищуром. Они искали кого-то среди заключенных.