Нужен наследник от девственницы

— Вот же гад, — слышу. — Пошли, — оборачивается от к брату и тащит его, ухватив за плечо, в хвост самолета, туда, где остались мои пострадавшие трусики, которые я чуть позже собиралась незаметно выбросить и вообще прибраться там.

Они закрываются в том месте, где совсем недавно мы с Эдом любили друг друга. Как он вытрясает информацию из Ярослава? Буквально держит за ноги и трясет вниз головой, вправляя мозги? С него станется.

Наконец, выходят помятый, не поднимающий глаза от пола Ярик и мрачный и натянутый как струна Эд.

— Сколько нам еще лететь? — спрашивает старший, едва не рыча, у второго пилота, выглядывающего из дверей рубки.

— Почти семь часов, Эдуард Алексеевич.

— За час до подлета запроси другой аэродром, можно на соседнем острове, все равно какой. А сейчас всем есть и спать.

Но ко мне это не может относиться. Я несколько раз посещаю комнатку для уединения, переодеваюсь и, наконец, успокаиваюсь. Для нас оперативно организован подогрев блюд, доставленных перед вылетом из ресторана. Пахнет очень вкусно. Стюард разносит каждому на подносе красиво сервированное мясо по-французски. Мне на десерт достается шарик мороженого, нарезанные дольками фрукты и сок-фреш, а мужчинам — пиво и минералка.

Мне нужно как следует подумать обо всем, что происходит. Но пока никак не удается. Столько событий, столько эмоций и сильных ощущений внезапно появилось в моей жизни, что я предпочитаю им не сопротивляться, на время положиться на судьбу, довериться ей.

Бросаю взгляд в иллюминатор и вижу завораживающее зрелище – закат солнца из-под облаков.

Нереальные цвета. И красиво, и страшно до жути. Как будто угли гигантского костра прямо под крылом или остывающая лава в жерле вулкана. Просто ад. Фотографирую на память.

Получив еще одни яркие эмоции, опускаю шторку. Вторую часть перелета я сладко сплю в разложенном мягком кожаном анатомическом кресле.

И снится мне, очень предсказуемо, бескрайнее небо, в котором я — птица. Лечу себе все выше и выше в безоблачном небе, легко взмахивая крыльями, разглядывая далекую землю и нежась в солнечных лучах. Но потом что-то серое надвигается и не дает мне спокойно лететь, сдувает и трясет. И грохочет в ушах, и на мгновение слепит глаза, и я вдруг сквозь сон вспоминаю: туча!

Глава 11.

Открываю глаза и приподнимаюсь. И тут же сон как рукой снимает от происходящего вокруг. Самолет дрожит и ощутимо подпрыгивает так, что, наверное, на ногах устоять сложно. Стекла иллюминаторов с обеих сторон салона заливает дождем и иногда ярко освещает ослепительно-белым светом молний. Грохот, раздавшийся почти одновременно с последней вспышкой, заставляет меня вжать голову в плечи и вцепиться в кресло.

Успеваю заметить, что Эдуарда в салоне нет, и тут же освещение начинает моргать, а потом и совсем гаснет. Кроме серых иллюминаторов, поначалу различаю только дежурные лампочки над каждой из дверей. Конечно, я слышала, что современные самолеты выдерживают даже прямое попадание молнии. Но испытывать, правда ли это, совсем не хочется.

Постепенно мои глаза привыкают к полумраку, и делается уже не так страшно. Второй охранник, Алексей подсаживается ко мне и считает нужным (или же ему раньше поручили) объяснить мне, что происходит, напрягая голос из-за шума бури:

— Пока вы спали, командир выходил из рубки ненадолго. А самолет вдруг резко клюнул носом. Командир упал. И повредил руку.

— Командир?! — переспрашиваю испуганно.

Может, я еще не совсем проснулась, но для меня «командир» — это, в первую очередь, Эдуард.

— Да, Палыч, — отвечает секьюрити, и это, конечно, тоже очень плохо. — Эдуарда Алексеевича позвали помочь. Из нас никто больше не имеет такого опыта. Мы должны были сесть в Маниле, там и погодная ситуация лучше. Но приходится лететь на запасной аэродром.

Я уже вполне различаю всех, кто находится рядом — Ярослав отдыхает в кресле под присмотром Макса. Дальше сидит стюард, а ближе к кабине — второй пилот.

— А почему, почему летчик не помогает командиру?

Пилот, услышав мои слова, отворачивается. А Алексей, криво усмехаясь, отвечает:

— А он не настоящий летчик, как выяснилось. Так, секретарь в небе. Может договориться о чем-нибудь с землей или маршрут построить — это да. А вот штурвал, похоже, в руках никогда не держал, несмотря на лицензию и записанные часы налета. Положил на штурвал папку с документами и оттолкнул, случайно, говорит. А потом не смог вспомнить, в каком положении он должен быть, и толкнул еще раз. С Палычем у него сегодня первый рейс. Купил, похоже, права-то по случаю, а? — обращается к лже-пилоту. — Сам расскажешь или как?

Тот смотрит на Алексея презрительно, как мне показалось, и опять отворачивается. Какой дурдом! Жаль, нельзя выйти. Так и хочется закричать: «Выпустите меня отсюда»!

Встаю и направляюсь к кабине, держась за кресла. Охранник тут же подхватывает меня с другой стороны. Ему точно поручили меня опекать. Дрожание пола накладывается на легкое дрожание моих ног, и я добираюсь до двери без приключений. Вхожу и застываю на месте.

Прежде всего от вида в иллюминаторах — там серая стена дождя, не разглядеть ничего вообще. И только при очередной вспышке молнии угадываются очертания гор и близкой земли. Ливень такой силы, что я невольно осматриваюсь — не сочится ли где вода. Грохот дождя по обшивке стоит страшный. Командир корабля Палыч сидит в кресле второго пилота и выглядит не очень — безвольно поникшая правая рука подвязана к туловищу поясным ремнем, скула рассечена, лицо очень бледное, это заметно даже в полутьме. И форменный пиджак расстегнут.

— Топливо почти на нуле. Решайся! — кричит он, настаивая, Ястребову, исполняющему обязанности главного пилота. — Летная ситуация почти такая же, как тогда! У тебя же тогда получилось!

— Это было пятнадцать лет назад! — отвечает Эд, переключая что-то на приборной панели. —И всего один раз, когда узнал, что меня уже отчислили.

— Так опыт же не пропьешь!

— Тогда дождя не было! И бокового ветра! Самолет другой.

— Да, я помню, и аэродром был знакомый. Зато те же шансы разбиться! И посадка опять на ручном управлении.

Палыч замечает меня и требует, чтобы я ушла в хвост.

Возмущаюсь и становлюсь за креслом Эда, вцепившись в подголовник. Если нам суждено погибнуть, лучше вместе.

— Пусть сидит на откидном, — как будто улыбается уголками губ мой мужчина. — Мне вдохновение нужно.

А потом он привстает и целует меня жадно, почти взасос. И сейчас же спокоен, собран; командует мне:

— Сядь и пристегни ремни!

Я слушаюсь.

Наставник ему подсказывает. Они не всегда понимают друг друга с полуслова, сыпя незнакомыми терминами. Также оба переговариваются, видимо, с местным авиадиспетчером на английском. В целом посадка идет неплохо, вроде бы, то есть мне не особо страшно. Перед самой землей даже немного становится видна разметка взлетной полосы. Трижды наш самолет касается колесами, то есть шасси покрытия аэродрома, а потом подпрыгивает, как мячик. И, наконец, просто едет, замедляясь, и застывает.