О чём поют воды Салгира

Класс у нас малюсенький, живут в нём пять человек, теснота невероятная. Обувь у нас рваная, одежда тоже, белья совсем почти нет, а что есть — одни лохмотья. Папа-Коля такой ободранный ходит! У нас с собой только шубы. Из верхнего платья только что на нас, тоже тёплое. Сейчас это хорошо, но когда потеплеет, что мы будем делать? Вот она жизнь русского интеллигента.

Запись от 18 / 31 января 1920 г

Мы попались в мышеловку: с севера наступают красные, с юга зелёные. Они недавно взяли Сочи, теперь очередь за Туапсе.

Изгнанники

В нас нет стремленья, в нас нет желанья. Мы — только тени, в нас жизни нет. Мы — только думы, воспоминанья Давно минувших счастливых лет. К нам нет улыбки, к нам нет участья, Одни страданья для нас даны. Уж пережить мы не в силах счастья, Для новой жизни мы не нужны. У нас нет жизни — она увяла, У нас нет мысли в немых сердцах. Душа стремиться и жить устала, — Мы только призрак, мы — только прах! 20 — I — 1920. Туапсе

Запись от 31 января / 13 февраля 1920 г

Картина из нашей жизни.

Папа-Коля лежит на нарах и читает «Тысяча и одна ночь». Софья Степановна и Мамочка (далее М.В. — И.Н.), сидя на нарах, штопают чулки. Дмитрий Михайлович чешет голову.

Д.М.: «Чешется, проклятая».

П.-К.: «Какой улов?»

Д.М.: «Представьте себе, ни одного экземпляра». Бросает чесаться и принимается за чистку сапог.

Молчание.

М.В.: «Коля, если пойдешь куда-нибудь, купи кофе».

П.-К.: «Торговал сегодня — пятьдесят рублей коробочек».

М. В.: «На здоровье».

Молчание длится довольно долго.

Д.М. кончил чистить сапоги: «Так-с».

М.В.: «Мы сегодня сидим без чаю».

Д.М.: «Мы только что пили».

М.В.: «Но на вечер керосину нет».

С.С.: «Придётся развести мангал».

М.В.: «Он сломан».

С.С.: «Митя, если Коля отдал свои сапоги в чинку, в чём он сидит?»

Д.М.: «Босой. Пока что — до свиданья, я иду в Тургеневское училище». Уходит.

Тишина.

П.-К.: «Хлеба у нас нет».

С.С.: «Жаль, что керосину нет, а то можно бы гренков поджарить, это вкуснее горького хлеба».

М.В.: «Коля, пока светло, почини примус».

П.-К.: «Да что там, почему он вчера прекрасно горел». Слезает с нар и развинчивает примус.

М.В.: «Софья Степановна».

С.С.: «Ну».

М.В.: «Пойдёмте к нижним грекам, может быть, Софик за пять рублей даст нам “кошку”, утопленное ведро достать».

С.С.: «Идёмте».

Одеваются и уходят… Приходят.

М.В.: «Противно. Квартирант того дома ходит во фраке, словно на бал собрался».

П.-К.: «Видно, у него, как и у меня, ничего нет. Вот он и донашивает старое, а галифе ему тоже не дают делать».

С.С.: «Он сказал, что ведро достанет брат этих Софик».

M.B.: «Хоть бы Дмитрий Михайлович с ним по-турецки поговорил».

П.-K. и С.С. возятся с примусом и рассуждают о нём. Зажгли его.

П.-К.: «Эх, канитель-то, Господи! (примус потух). Ох, ты, батюшки!» Сердится, накачивает.

C.C.: «Довольно, я боюсь, взорвётся».

П.-К.: «Пойду, что ли, за хлебом».

M.B.: «Ничего нет ужаснее, чем надевать мокрые ботинки».

С.С.: «Это убийственно». Жарит гренки.

М.В.: «Так послушай моего совета».

П.-К.: «Чего».

М.В.: «Я испытываю физическую боль, говоря с тобой о сапогах».

П.-К.: «Я себе куплю английские ботинки за три тысячи».

М.В.: «И хватит их тебе на полторы недели».

П.-К.: «Пиневич говорит, что хорошие».

М.В.: «Да врёт он. Да таких дешёвых ты и не найдешь».

П.-К.: «Покупали».

М.В.: «А ты не найдёшь».

П.-К.: «Почему, собственно, я не найду?» Одевается и уходит.

М.В.: «Одно плохо, чад от примуса».

С.С.: «Это масло плохое. Настойте на том, чтобы он купил себе сапоги».

М.В. (со слезами): «Он говорит, что тогда ему надо галифе, своих брюк ему жаль. Как при нашем положении он может жалеть вещи! Из одного одеяла он хочет сделать брюки, а из другого обмотки. А уходит он всегда на риск — простудиться».

В комнате глаза ест чад.

М.В.: «Я вижу, у вас большие запасы хлеба?».

С.С.: «Это тот, что заплесневел. Я его срезала и зажарила».

М.В.: «С плесенью? Спасибо!.. Я прямо гений. Софья Степановна, посмотрите, какие я сегодня дыры заштопала, похвалите меня».

С.С.: «Ого! Действительно».

Молчание.

М.В.: «Вероятно, я на вас произвожу впечатление неприятное».

С.С.: «Почему?»

М.В.: «Изнервничалась, издергалась. Надоело всё». Вздыхает.

«Хвала тебе, о смерть всесильная…»

Хвала тебе, о смерть всесильная, С твоим сражающим мечом. Хвала тебе, печаль могильная, Над роковым моим концом. Как в тёмном небе ночью звёздною Звезда, померкнув, упадёт, — Так в ночь осеннюю, морозную Душа от мира отойдёт. И чьи моленья, чьи страдания Услышит Небо в тьме ночной? Чьи слёзы чисты, как мечтания, Падут на камень гробовой? Возьми меня, о смерть всесильная, К твоим сынам, к твоим рабам, В твои дворцы, дворцы могильные, Возьми меня в твой вечный храм! 9 — II — 1920. Туапсе

Запись от 27 января / 9 февраля 1920 г

Абрамов говорит, что война — грех. А я другого мнения. Мы должны идти против большевиков, хотя бы потому, что они уничтожают религию. Долг христианина — защищать свое отечество и свой храм до последней капли крови. Это закон Христа. Было бы большим грехом, если бы мы сидели, сложа руки, отдали бы наши святыни в руки большевикам и допустили бы над ними надругательства. «Всё Родине!» — вот мой лозунг. Вчера мы целый день ничего не ели. Только вечером добрые соседи дали тарелку вареной фасоли и сварили немного картофеля, а сегодня насытились хамсой. Сырые стены обледенели, на окнах висят льдинки.