О, этот вьюноша летучий!

– Глаголь! – тычет пальцем Шемяка в посадского, и тот с ходу начинает вопить, показывая всем черного козла.

– Отца родного моего зашиб басурманин! Рассуди, праведный судья!

– Отвечай!

Фрол в третий раз показывает свой узелок. Подмигивает трижды. Шемяка в восторге теребит свой нос и выносит приговор.

– Пусть басурманин сей встанет под мостом, а ты с моста сверзнись и убей его. – Посадский от страху садится на пол в собственную лужу.

…Из суда Фрол вышел гоголем и прямо с крыльца прыгнул в седло. Хоть и бесхвостая, а все-таки лошадь своя!

– Эй, где попадья? – крикнул он.

– Тута я, тута! – вскричала непосредственная женщина, но поп пресек ее порыв и поцеловал Фролу руку.

– Оставь мне матушку, а я тебе десять рублев подарю.

– Двадцать! – рявкает Фрол.

Поп отсыпает монету.

– Оставь мне жизнь, благородный вьюнош, – просит посадский, – а я тебе тридцать рублев дам.

– Сто! – рявкает Фрол и тут же получает эту сумму.

Тут на крыльцо вышел судья Шемяка и протянул руку.

– Давай твои посулы-то, мил-человек. Чего у тебя в тряпке, золото али камни?

– Камушек! – усмехается Фрол и показывает судье свою булыгу.

– Господи! – тут же возопил судья и осенил себя широким крестом. – Благодарю тебя, Господи, что по нему судил, а то бы он меня ушиб!

Фрол стегнул лошадку и поскакал по бревенчатой мостовой, напевая свою песенку. Вслед ему из-за угла поглядывал посрамленный, но довольный Онтий.

– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, – безудержно хохочет в своем кресле-троне князь Кукинмикин. Перед ним стоит, скромно хихикая, Онтий. По всему видно, он только что закончил доклад о сегодняшнем приключении.

– Ай да молодчик! Ай да Фрол Скобеев! – грохочет князь. – Эдакий соколик отобьет у Томилы нащокинскую девку, как пить дать! – Смех вдруг обрывается. – Вот только как нам эдакую птицу в свои тенета уловить? Ему и впрямь сам черт не брат…

– Брат! – восклицает вдруг Онтий, словно его осенила блестящая мысль. – Черт ему станет брат!

– Чего придумал, Онтий? – прищурился боярин.

– Прикажите, солнышко-князь, доставить сюда графа Калиостро.

– Кого-кого? – с недоумением спросил боярин.

– Того еврейского черной магии мозголова, что в прошлом годе к вам в гости пожаловал. Вы его как тады в подвал отправили, так и забыли.

– Эй, слуги! – крикнул боярин. – Подать сюда колдуна!

Сумерки спустились вновь над Москвой, но томный князь Томила все посматривает с седла в свой заветный «дальновидец» да поет нежным голосом:

Много в мире есть красных райских птиц,Всех краснее их моя Аннушка…Мы совьем гнездо для своих яиц,Свет-боярышня моя Аннушка…

А за углом бревенчатого сруба притаился уже с обнаженной саблей Фрол Скобеев. Блестят его глаза и зубы в мстительной усмешке.

Эй, Томила-болван,Скидавай кафтан!Скидавай порты!Погляжу, кто ты!Князь?Или грязь?

С этой песней Фрол вылетает из засады на своем бесхвостом коне и сечет княжью стражу направо-налево, а когда все уже всадники посечены, стаскивает беззащитного увальня-князя на землю и задает ему батогов по мягкому месту.

Князь рыдает. Месть совершена. Фрол поднимает подзорную трубу и с несказанным удивлением видит в окуляре Аннушку. Дева мечтательно глядит из оконца на луну, подперев сочные груди белыми рученьками. На лице Фрола появляется мечтательная и в то же время дерзкая, чуть ли не разбойная улыбка.

Эй, голубка-красногубка,Что ты спать не идешь?Может, сокола ты ждешь?Ястреба своего долгожданного?

– Кто ты есть, тать лесная, что над русским князем ругаешься? – слабым голосом спрашивает Томила, подтягивая штаны.

– Твои псы меня батожили, а я тебя, потому как наши отцы побратимы, и я твой брат. На, читай! – Фрол протягивает князю отцову грамоту.

Стоило только чувствительному князю краем глаза взглянуть на грамоту, как он разразился сладкими рыданьями и бросился Фролу на шею.

– Братушка! Братушка мой любезный! Как был я одинокая вьюноша во всем свете, так ты ко мне пришел, и тепло мне стало на сердце! – князь осыпал новоявленного братца поцелуями. – Подарю тебе, Фрол, свой кафтан и хлебную службицу добуду.

– Штаны-то подтяни, – пробурчал Фрол.

– Его сиятельство граф Калиостро, почетный доктор Оксфорда и Праги, – торжественно объявляет кукинмикинский тамбурмажор.

Слуги вносят в палату бочку с солеными огурцами. Некоторое время поверхность рассола остается невозмутимой, потом лопается несколько пузырьков и из бочки вылезает маленький старичок, почти карлик с жалкими остатками парижской завивки и в кружевах. Чихает.

– Сырость, – говорит он скрипучим голосом. – В этой проклятой бочке желтеют кружева. – Он достает из рассола корявый огурец, удивительно похожий на его собственный нос. – Как называются эти отвратительные плоды?

– Соленый огурец, ваше сиятельство, – с поклоном отвечает Онтий.

– Так я и знал. В 899 году этой эры мэтр Овидиус предсказал мне люмбаго от соленого огурца. Сик! Будь проклят тот час, когда я повернул лошадей в Московию.

– Простишь ли, батюшка, – конфузливо говорит Кукинмикин. – Мы тебя в то залетье как засунули по хмельному делу в огурцы, так и забыли… эка – цельный год, батюшка, в рассоле прел…

– Год это ерунда! – кричит Калиостро. – Кружева! Поясница! Нос! Никак не лучше гостить в аду, у Вельзевула. Тот тоже забывчив, хам!

Онтий что-то зашептал боярину на ухо. Тот заулыбался, закашлял в кулак, закивал, потом обратился к Калиостро.

– А ты, батюшка, небось, видел самого-то Сатану?

– Имел неудовольствие, – сухо ответил чародей, чихнул и кряхтя полез обратно в огурцы. – Пардон, я спать хочу.

– Погоди, граф! – крякнул боярин. – На том свете выспимся!

– Ты в этом уверен, светлейший князь? – с неожиданной острой улыбочкой и сарказмом вскинул бровь чародей.

Тут к бочке подступил любезнейший Онтий.