О, этот вьюноша летучий!

Вдруг поблизости заскрипела мостовая и появилась одинокая девица в нарядном парчовом сарафане, платке и кике.

– Ахи, ахи, – причитала девица жалобным голоском, – заблудилася я, девица, в Москве, потерялася. Ай как бы не сняли с меня кику жемчужную…

Всего лишь несколько секунд понадобилось Фролу для того, чтобы принять злой умысел. Железной рукой он втащил деву в темный угол, сорвал с нее кику, плат да верхний парчовый наряд. Девица визжала, крутилась, и вдруг Фрол схватился рукой за тугой гибкий хвост, выбившийся у девицы из-под юбки.

– Эге, да ты никак не девица, а черт подземный! – Фрол сплевывает и отшвыривает пойманное существо. – Сгинь, нечистая сила!

Черт, подобрав юбки, улепетывает. Спустя короткое время из темного закоулка выплывает высокая девица с наглыми голубыми глазами. Она беспрепятственно проходит во двор нащокинской усадьбы.

Из-за угла за «девицей» внимательно наблюдал «черт». Это был, разумеется, Онтий.

Волк на лодочке, на лодочке, на лодочке плыветЛиса в красненьких ботиночках по горушкеИдет…Волк все к бережку, все к бережку, все к бережкуГребет.Лиса хвостиком все к озеру, все к озеруМетет…И все никак не встретятся,Не поцелуются…

Знатные девицы, собравшиеся у Аннушки, поют вроде бы и грустно и смиренно, но и с явным лукавством, подставляя, должно быть, в уме на месте волка и лисицы кого-то другого. Угощение им подано богатое – восточные сладости и суропы, да и сами девицы – сахарные, одна к одной. Особенно некая Лукерьюшка: нижняя часть лица платком прикрыта из скромности, а глаза бесовские, огневые, даже Аннушка в них загляделась.

Вдруг дворовая некая девушка заиграла на фисгармонии, и все боярышни с радостным визгом повскакали и давай кружить, и мамушка среди них, как молодая, вся разрумянилась, бока растрясла.

Вдруг высокая девица оказалась в уголке рядом с Ненилушкой и, как-то странно на нее дохнув через платок, надела ей на палец дорогое колечко с камнем, и тут же закрутилась в хороводе. Ненилушка дар сей непонятный приняла и умолчала, только задумалась.

Вдруг высокая девица закричала:

– А вот давайте-ка, боярышни, в ловитки веселиться! Как будто к нам турка пришел страшный и давай нас ловить в свою харему!

Девицы с радостным визгом запрыгали.

– А кто ж у нас будет туркой, Лукерьюшка?

– А я вот и буду туркой! – вскричала высокая девица и тут же стремглав пересекла горницу и схватила красавицу Аннушку за мягкое тело.

– Ай-ай-ай! – закричал весь цветник, а Аннушка почему-то молчала, быстро бледнея.

– Вал-дах-мал-лах-илла-дах! – весьма страшным голосом завопила Лукерьюшка, отпустила красавицу-княжну и поволокла в темный уголок за печку саму «мамку».

Здесь, за печкой, Фрол Скобеев опустил платок, и «мамка», увидев рыжие усы и бороду, вполголоса воскликнула:

– Царица небесная!

И тут же в ладонь ей высыпалась горсть золотых, а рыжеус жарко зашептал:

– Помнишь гусей, Ненилушка?

– Чего тебе надо-то, супостат? – проговорила «мамка», слабея в железных руках.

– Проводи меня в опочивальню к Аннушке, а то, смотри, объявлюсь и на тебя скажу… мне чего терять…

– Добро, отчаянный господин, за твою ко мне милость сделаю по воле твоей. – Ненила склонила голову, и Фрол не заметил недоброй усмешки на ее лице.

«Мамка» тут же вышла из-за печки, захлопала в ладоши и объявила конец уже расшумевшимся девицам:

– Полноте, девицы, басурманствовать! Сейчас будем в благочинную игру играти, в жениха и невесту. Изволь, госпожа Аннушка, быть ты невестою, а госпожа Лукерьюшка будет женихом.

Аннушка почему-то еще больше побледнела, а Лукерьюшка только глазами на нее блестела, приближаясь.

…

Под старинную свадебную песню провожают девицы «жениха» и «невесту» в опочивальню. Вот закрылась за ними тяжелая дверь, и тут же Ненилушка захлопала в ладоши:

– А теперича, девы, заведите песню веселую, да громчей, громчей!

…

В полумраке опочивальни уже летели прочь одежды и мелькали руки. Ах, лебедушка… ах, бес нечистый… ах, касатушка… разбойник, вор, пусти… ах, голубушка-Аннушка… ах, ах, сокол ясный…

Волк на лодочке, на лодочке, на лодочкеПлывет.Лиса в красненьких сапожках по горушкеИдет… —

гремела в светлице девичья задорная песня.

Глубокой ночью «мамка» вошла со свечой в опочивальню Аннушки. Девица сидела на кровати и, увидев свою наставницу, горестно всплеснула руками.

– Что ты надо мною сделала! Это не девица со мной была, он мужественный человек дворянин Фрол Скобеев.

– Ай, батюшки, ой, матушки, – притворно запричитала Ненилушка и тут же деловито справилась: – А сладкий ли был волчок, госпожа?

Аннушка молча заплакала.

– Ты не плачь, Аннушка, – сказала «мамка», – если он такую безделицу учинил, у нас тут людей на него хватит, а хочешь, так я его и сама скрою в смертное место.

В складках юбки у «мамушки» оказалась увесистый кистенек.

Аннушка всплеснула руками и зарыдала еще пуще.

– Что ты говоришь, подлая! Да ты взгляни на него! – Она подняла свечу над раскинувшимся во всей красе, словно на крыльях летящим во сне, молодым усачом.

– Никак «летучий человек»? – вскричала Ненила.

– Он самый, – тихо проговорила девушка и, склонившись, поцеловала Фрола в щеку.

Едва еще брезжит свет в слюдяные окошки верхних светлиц, слуги еще спят, а стольник Нардин-Нащокин уже на ногах. Не спится старику: то глобус покрутит, покачает в сумлении головой, то бороду свою знаменитую примется чесать бронзовым гребнем, но больше колотит шалапугой мух направо и налево. Вдруг видит стольник – крадутся две девицы по покоям да по дороге еще целуются да обнимаются.

– Анна! – строго позвал он.

Девицы сильно встрепенулись и застыли.

Боярин приблизился и внимательно осмотрел дочерину товарку. Девица ему понравилась строгим поведением и лукавым глазом.

– А это чей же весьма изрядный розан? – не без игривости спросил он и вздул бороду облаком.

– А это, батюшка, Лукерьюшка Ловчикова, сестрица князя Томила, – ответила Аннушка.

– Это хорошо, скоро и породнимся, – боярин задел немного сбоку, примерился было ладошкой, но у Лукерьюшки оказалась такая сильная ручка, что он даже крякнул.