О кораблях и людях, о далеких странах

Иогансен поднимает голову:

– Раньше надо было начинать! Забыли мы про корабль-то!

– Ну, а если он наврал нам?
– И Губерт хватает Иогансена за руку.

– Он не такой дурак. Да это нам и не помогло бы.

– Вот проклятие! До чего же быстро он нас скрутил! ругается Гельге, ломая какую-то палочку, которую он держит в руках.

Боцман Иогансен молча уходит. Руди идет за ним.

Остальные провожают их взглядами.

– А может быть, это было и не плохое начало?
– вдруг произносит боцман Иогансен вслух то, о чем как раз задумался.

На этот раз Руди не надо ломать себе голову над этими словами, он сразу понял боцмана.

3

По-прежнему в небе сияет солнце. Но его как будто подменили. Это уже не то солнце, которое висело над тропическим лесом, полыхая, словно огромный костер. Нет, это солнце над огромными морскими просторами, словно омытое росой, встает из сверкающих волн, распускается на глазах, будто прекрасный цветок, сияет во всю свою мощь, и к вечеру, точно зрелый плод, снова погружается в пучину.

Небо делается красным, как вино, а потом наступает ночь с тысячами сверкающих звезд.

И пусть на море царит полный штиль, - если корабль идет полным ходом, над ним веет легкий ветерок; он скользит по палубе, люкам, овевает мостик, мачты, забегает в кубрик, треплет волосы матросам. До чего же хорошо, когда веет свежий ветерок!

Все изменилось с тех пор, как матросы увидели на ясном горизонте пароход с запчастями. Нейгауз заработал три пачки табаку. На корабле раздавали пиво и даже водку.

Матросы с "Замбези" сидели рядом с матросами "Сенегала". Вместе пили, курили, рассказывали друг другу разные истории, пели песни. Прошедшие месяцы в тропиках казались им дурным сном. И боцман Иогансен был с ними.

Руди все смотрел на него, когда приносил матросам пиво из буфетной. Порой боцман улыбался, тихо говорил что-нибудь Фите или Черному Губерту, Гельге или Нейгаузу, сидевшим рядом с ним, но иной раз он в задумчивости качал головой. Правда, трудно было понять: месяцами матросы ругались, проклинали муштру, капитана, Тюте - этого погонялу. Еще в обед они стояли могучей крепкой стеной перед капитаном, но капитан сломил эту стену, и сломил ее не в яростном гневе, тогда бы она устояла, - а сказав только одно слово: домой! Хитер этот капитан! Он приказал снова открыть пивную бочку и ни словом не упоминает о происшедшем. Что ж, теперь думать матросам о капитане?

Они пили пиво и веселились...

Затем наступили последние дни стоянки на тропической реке. "Замбези" привез из Гамбурга механиков. Они привезли с собой новую главную трубу. В машинном отделении застучали молотки, вспыхнули сварочные аппараты.

И вот наконец снова заворочались тяжелые шатуны, пришел в движение гребной винт, завыла сирена - корабль ожил!

Каждые два-три дня Руди записывает в свой дневник:

"В открытом море, 10 марта 1938 г.

Справа по борту остался остров Принсипе. Как раз всходило солнце, когда он был у нас на траверзе. На острове большая гора. Она была вся красная от лучей восходящего солнца. Растут там какао и кофе. Слева по борту виднелись островки. Португальцы называют их "Братьями". Вааль снова работает в буфетной, хоть и не совсем здоров, и я рад, так как работать в буфетной мне больше не хочется.

Открытое море, 14 марта 1938 г,

Я опять каждый день передвигаю флажки на карте, которая висит в салоне. Сейчас полдень. Мы прошли мыс Пальмас. Справа уже видна Либерия, откуда родом были почти все наши негры-грузчики. Вчера мы снова с Георгом ходили к Иогансену. Мы теперь часто у него бываем. Иногда мы сидим и в кубрике. Пока мне капитан еще ничего не сказал. Вчера нам боцман рассказывал про торговлю неграми. Несколько дней назад мы прошли мимо Невольничьего берега, как он до сих пор еще называется. А рядом с ним Золотой берег. Потом берег Слоновой кости и Перцовый берег. Георг тоже сумел кое-что рассказать о торговле рабами. Один я ничего не знал. Обязательно надо будет в Гамбурге купить такой справочник, как у боцмана. Завтра вечером придем в Монровию. Вчера и сегодня весь день негры чистили свои "чемоданы". Я подарил Жозэ пару ботинок. Он очень обрадовался. И носки я ему тоже дал. Жалко, что его больше не будет на борту. Он хороший парень.

Вечером мы все собрались у люка номер три, что сразу у мостика. Капитан произнес речь. Австрия теперь тоже входит в Германию. Немецкие войска перешли границу. Мы потом долго сидели у боцмана Иогансена. Я иногда боюсь за него. Толстяка Иохена с нами не было. Но были Нейгауз и Кнут. Кнут мне нравится. Из коры кокосового дерева он сделал продолговатую коробочку и вырезал много маленьких фигурок. Нейгауз теперь всегда вместе с Клаусом ходит. А Ян Рикмерс у боцмана больше не бывает.

Вчера первый штурман опять поругался с капитаном.

Встречаясь в салоне, они не разговаривают.

Открытое море, 17 марта 1938 г.

На борту стало тихо. Я скучаю по неграм. Жозе в следующий рейс снова хочет наняться на "Сенегал", чтобы плавать со мной. Я его сфотографировал, но не знаю, как ему передать карточку. Ведь я в Гамбурге спишусь с "Сенегала". Почти все хотят списаться. Георг тоже. Но сказать об этом Жозэ я не смог. Уж очень он радовался, что мы с ним снова встретимся. Прежде чем негры сошли с корабля, им пришлось долго сидеть со своими "чемоданами" на палубе. На Жозэ были мои ботинки. Но до такого блеска я их еще никогда не доводил. Потом капитан приказал, чтобы они открыли все чемоданы. Он велел у них отнять все пустые консервные банки и пустые бутылки.

На следующий день мы пришли во Фритаун. Там брали уголь. Негры таскали корзины с углем на головах.

Я видел грузчиц-женщин. Они такие худые - кожа да кости. Потом на борт поднялись несколько торговцев. Я купил для Крошки вышитые домашние туфли. Вокруг корабля все время плавали негры на долбленках. И, если кто-нибудь бросал в воду монетку, негры ныряли и доставали ее зубами. Один все время кричал: "Алло, земляк!" Но других немецких слов он не знал. Когда мы снова выходили в море, я видел много акул. Негритянские долбленки к тому времени окружили английский пассажирский теплоход.

Там они заработают больше, чем у нас.

В открытом море, 24 марта 1938 г.

Я давно уже ничего не записывал - не было ни минутки свободного времени. Все надо сейчас драить, чистить.

Когда "Сенегал" придет в Гамбург, все должно сверкать.

На палубе матросы красят все, что только можно выкрасить. Красят и борта снаружи, сидя на подвешенных досках. Страшно, наверное, сидеть так над морем.

Погода замечательная - тепло.

Мы идем со средней скоростью девять миль в час, и первого апреля должны быть в Гамбурге.

Первый штурман тоже будет списываться в Гамбурге.

Он шепнул мне, что капитан не такой человек, чтобы хоть чтонибудь простить, и на месте боцмана он держал бы ухо востро. Я очень боюсь за нашего Гейна.

Ла-Манш, 29 марта 1938 г.

Бискайский залив остался позади. Но шторма там никакого не было и даже ничуть не качало. С тех пор как мы вошли в Ла-Манш, вода стала серой и воздух сделался холоднее. Я уже надел свитер.

Мы опять были у боцмана, все обсуждали, что будем делать в Гамбурге. Хорошо бы всем вместе попасть на другой корабль, но вряд ли это удастся. Иогансен сказал, что это ведь не самое важное. Главное - не терять друг друга из виду. Капитан до сих пор ни словом не обмолвился о нашем бунте. Он опять стал таким же, каким был в начале рейса. Но мы-то его хорошо знаем. Он даже разговаривает с боцманом и похвалил его за порядок на корабле. Боцман ему ни чуточки не доверяет. Я рассказал ему о том, что мне шепнул первый штурман.