О тех, кто предал Францию
Шрифт:
В парламенте коррупция процветала так же явно. Клемансо однажды ядовито заметил: «Французские парламентарии только и знают, что взятки брать да сладко спать».
Один парламентский старожил палаты посвятил меня в тайны иерархии, существующей среди политиков, которых «можно купить».
Низший разряд состоял из бывших депутатов, которые занимались, главным образом, кулуарными комбинациями. Затем шли молодые парламентарии, только что расправившие крылья на политической арене; чаще всего они состояли на службе у мелких фирм. Затем депутаты-юристы с солидными связями, работающие для крупных фирм. Над всеми возвышались бывшие министры, которым обычно поручали посты председателей или членов правлений крупных фирм.
Во время войны некоторые депутаты помогали призывникам освобождаться от военной службы и недурно на этом зарабатывали. Мой собеседник подсчитал, что из 618 депутатов по меньшей мере 300 состояли у кого-нибудь на жаловании.
Военная
«Surete Nationale» была неотъемлемой частью всего политического механизма. Большинство ее чиновников работало заодно с депутатами и политическими деятелями.
Во время войны около пятнадцати агентов Surete были разоблачены как сотрудники Гестапо.
Наконец и французская армия жила не в безвоздушном пространстве. Бациллы разложения и продажности, симптоматичные для угасающих лет Третьей республики, проникли и в нее. Высшие офицеры добивались представительства от крупных промышленных компаний. Они выступали посредниками при заключении больших сделок по снабжению армии.
Генерал Морис-Гюстав Гамелен, возглавлявший французскую армию с 1935 года, не мог не знать о разложении в рядах командного состава. Большинство офицеров сочувствовало диктаторам и даже не находило нужным скрывать свои чувства. Гамелен не делал ничего для очищения армии даже от самых подозрительных элементов.
Гамелен получил должность главнокомандующего случайно. На место Вейгана в 1935 году намечался генерал Жорж. Но Жорж был тяжело ранен во время покушения на короля Александра в Марселе в 1934 году, и выбор пал на Гамелена. В пройденном им жизненном пути нет ни проблеска славы, ни искры гения. Генералу необходим ореол легенды. Трудно было создать легенду о Гамелене. Он был наименее внушительным из всех французских генералов. Он служил в штабе генерала Жоффра. Он пользовался репутацией действительного инициатора знаменитого приказа Жоффра накануне битвы на Марне. Одно следует сказать в защиту Гамелена: никогда, в отличие от своих коллег Петэна и Вейгана, он не состоял в заговоре против республики. Но одного этого достоинства еще мало для главнокомандующего. В качестве руководителя армии Гамелен в числе других несет ответственность за недостатки и упущенья в вооружении армии. Если бы он, как того требовал долг, во-время сигнализировал, то, может быть, многое удалось бы наверстать. Он был ответственен за преступное пренебрежение к так называемой «Малой линии Мажино», которая вела от основной линии до Ламанша. Малая линия носила громкое имя, но на деле состояла из нескольких рядов жалких полевых укреплений.
И, наконец, генерал Гамелен несет ответственность за самую пагубную операцию французской армии: за поход в Бельгию. Все соображения диктовали армии единственную тактику: ждать немцев на укрепленных позициях. Выйдя за линию, французские войска неизбежно должны были встретиться с противником, значительно превосходящим ее в техническом отношении и имеющим огромный перевес в авиации, на территории, лишенной всяких укреплений. Кроме того, продвижение по территории Бельгии ставило французскую армию под угрозу флангового удара со стороны Арденн. Старый спор о том, что следует защищать— порты Ламанша или район Парижа, вспыхнул в самый критический момент войны. Гамелен, вопреки советам подавляющего большинства офицеров своего штаба, решил двинуть войска в Бельгию.
Девятая армия генерала Андре Корапа занимала центр французского фронта. Она двигалась такими темпами, что за три дня проделала десять миль. Девятая армия еще не успела добраться до предназначенных позиций, как механизированные германские части уже прорвались сквозь ее расположение. Лишь одна пятая армия Корапа вышла из окружения, остальные погибли или попали в плен к немцам. Брешь, образовавшаяся от этого разгрома (что это было — предательство или чудовищная ошибка?) уже не могла быть заполнена ничем.
Многочисленные сообщения свидетельствуют о том, что многие высшие офицеры обнаружили полнейшую несостоятельность. Они пошли на войну вопреки собственным убеждениям: они не верили, что эта война — правая война. Большинство офицеров, призванных из резерва, принадлежали к «Боевым крестам» и другим фашистским организациям. Они восхищались немцами и не считали нужным это скрывать. Это были не те люди, которые могли бы вести солдат в наступление
или организовать оборону. Да и подчиненные им не верили.После первых же поражений офицерский состав армии немедленно обнаружил признаки разложения. Когда военные события приняли неблагоприятный оборот, некоторые офицеры побросали свои части и занялись эвакуацией своих семей из Парижа.
Франция не была побеждена Гитлером. Она была разрушена изнутри «пятой колонной», обладавшей самыми влиятельными связями в правительстве, в деловых кругах, в государственном аппарате и в армии.
На борту парохода, который увозил ценя из Франции, я встретил одного из самых богатых и влиятельных хлебных маклеров страны. В начале военных действий он обрел убежище в департаменте снабжения армии. Затем он основал филиал этого департамента у себя на дому, в Париже. В мае он откупился от службы в армии. При помощи щедрых взяток ему удалось добыть себе командировку с важным поручением в Аргентину. Мы долго беседовали о трагедии, постигшей Францию. Я задал ему вопрос, который так часто задавал самому себе: «Почему это случилось? Как это могло случиться?»
Он ответил: «Это случилось потому, что во Франции слишком много таких людей, как я». Это циничное признание было наилучшим объяснением из всех, какие я когда-либо слышал.
Французский народ не повинен в гибели и расчленении Франции. Наступит время, когда народ сам возьмется за дело возрождения своей страны. Я убежден, что время это не за горами.
Гордон Уотерфилд
Что произошло во Франции
Французы славятся всюду своей ясной логикой, но уже много лет они страдают от путаницы в политической философии. Во Франции никогда не прекращались споры, между приверженцами этатизма, или всепроникающей государственной опеки, — системы, которая хорошо действовала при Наполеоне I, но позднее выродилась в шаблонный бюрократический режим, — и сторонниками индивидуализма, нашедшего свое выражение в революции 1789 года и в последующих революциях. Наполеоновская система управления через префектов, подчиненных центральному правительству, действовала хорошо, пока существовал дух национальной целеустремленности, породивший эту систему; когда же этот дух иссяк, Франция осталась с 40 миллионами индивидуалистов, каждый из которых старался уклониться от контроля центральной власти и очень гордился, когда ему это удавалось. Французы были в восторге, если могли надуть администрацию, обойти закон. Они пускались на всяческие ухищрения, лишь бы избежать уплаты налогов. Существовали даже специалисты-профессионалы, дававшие советы по части нарушения законов; за умеренный гонорар они учили налогоплательщиков, как можно сэкономить несколько тысяч франков в год. Законодатели потеряли уважение в глазах масс, так как выпускали множество декретов, которые нередко противоречили друг другу. Пробежав страницы «Журналь офисьель» за последние несколько лет, я перестал удивляться отношению рядовых французов к закону.
С началом войны количество декретов увеличилось, но отношение граждан к ним не изменилось. В мае 1940 года я обедал в известном парижском ресторане с несколькими иностранными журналистами, среди которых был корреспондент официального итальянского агентства Стефани. Он сидел рядом со мной. Это был день, когда во всех ресторанах запрещалось подавать спиртные напитки, так как спирт надо было экономить для военных целей. Тем не менее мы получили перед обедом коктейль из джина, а после обеда — коньяк. Корреспондент Стефани был озадачен. Я объяснил ему, что хозяин ресторана очень хотел угодить нам и вообще придерживается того мнения, что законы для того и существуют, чтобы нарушать их при всяком удобном случае. Итальянец был шокирован такой недисциплинированностью. В то время я думал, что это — типичная фашистская ограниченность; но потом я не раз задавал себе вопрос: может ли нация позволить себе во время войны такую роскошь, как недисциплинированность, когда ее противник, Германия, и потенциальный противник, Италия, соблюдают строгую дисциплину? Нужно, как видно, определенное время, чтобы выработалась привычка к лишениям, которых требует современная война. Во время «фальшивой войны» — с сентября по май — состоятельные французы продолжали свой обычный образ жизни. Когда же война подступила к воротам Парижа, чувство собственности взяло верх над волей к победе. Французы не прошли такой выучки, как немцы и итальянцы. Благосостояние подточило решительность, не останавливающуюся перед риском. Они хотели спасти свою собственность, спасти парижские здания, которыми они так гордятся, спасти красоты Франции, не понимая, что красоты эти ни к чему, когда они захвачены немцами. Они не подумали, что если придет время отвоевывать Париж обратно, то немцы вряд ли сдадут его без отчаянной борьбы за каждый дом, такой же отчаянной, как если бы они защищали Берлин против союзников.