О тех, кто предал Францию

Сломив общую стачку, Даладье, больше чем когдалибо, чувствовал себя Наполеоном. Он решил теперь совершить поездку по французской Северной Африке. При этом он преследовал двоякую цель: дать косвенный ответ на итальянские требования и укрепить связи между метрополией и колониями. Была у него и еще одна побудительная причина: его триумфальная поездка должна была развеять заветные грезы Боннэ о посте премьера. Как сказал мне секретарь Даладье, «это путешествие, если оно будет иметь тот успех, на который мы рассчитываем, надолго лишит Боннэ попутного ветра».

В течение десятилетий главным центром империи была французская Северная Африка. Были у Франции и другие богатые и экономически развитые колонии: на Дальнем Востоке — Индо-Китай, с его рисом и минеральными богатствами; у южно-африканского побережья — большой, далекий остров Мадагаскар; имеющие стратегическое значение острова в южной части Тихого океана; несколько владений в Америке; на Ближнем Востоке — важные подмандатные территории — Сирия и Ливан. Но главным фундаментом империи была Северная Африка. Алжир, Тунис и Французское Марокко, так же как и остров Корсика в Средиземном море, играли роль обширных резервных складов зерна и вина.

Французская Северная Африка была также резервуаром воинской силы. Как раз путем больших военных наборов среди туземного населения французские военные руководители рассчитывали компенсировать, в случае войны, невыгодное положение Франции, вызванное более низкой рождаемостью в стране.

Этим объясняется также, почему основной задачей французской стратегии на море была охрана средиземноморских коммуникаций с Северной Африкой. В этой части земного шара наиболее угрожающим соперником Франции была Италия с ее великодержавными мечтами.

Маршрут Даладье проходил через Корсику, Тунис и Алжир. Повсюду население устраивало шумные демонстрации в честь демократической Франции. Во время путешествия премьер произнес большое количество речей. Он говорил о твердом решении Франции блюсти целостность Французской империи.

— Мы дадим отпор, — восклицал он, — любому нападению — прямому или косвенному, произведенному при помощи силы или хитрости, — и сделаем это с решимостью и энергией, которым ничто в мире не может противостоять.

В то самое время, как он это говорил, полным ходом развертывалось косвенное нападение на Францию в крупном масштабе: войска Франко, итальянские легионеры и национал-социалистские танки двигались на Барселону.

Положение испанских республиканцев было отчаянным.

Как обнаружилось из позднейших официальных отчетов, они располагали на передовых линиях всего-навсего 30 000 винтовок. Запасы амуниции пришли у них к концу. Их авиация имела дело с десятикратно превосходящей ее по численности авиацией противника. Испанская республика слала в Париж отчаянные просьбы о помощи. Два парохода с советским оружием и снаряжением уже несколько недель стояли на якоре в одном из французских атлантических портов, ожидая разрешения переплыть франко-испанскую границу. Боннэ сказал «нет». Даладье сказал «нет». Франко продолжал наступление.

Чем ближе подходил он к Барселоне, тем больше росло возбуждение в Париже; даже те депутаты, которые прежде не сочувствовали республиканцам, теперь высказывались за помощь им. Участь отступающих армий, страдания гражданского населения, в течение стольких месяцев выдерживавшего голод и бомбардировку, вызывали глубокое сочувствие. Но Невиль Чемберлен, вернувшись из Рима, где ему был оказан ледяной прием, послал к Даладье и Боннэ своего представителя, чтобы напомнить им о необходимости держать франко-испанскую границу закрытой. И вот, несмотря на растущую волну гнева в левых кругах, Даладье и Боннэ отвергли просьбу испанского министра иностранных дел, который приехал в Париж. Русскому снаряжению пришлось ждать, пока падение Барселоны не стало вопросом дней. Тогда было получено разрешение на его отправку. Разумеется, оно прибыло слишком поздно.

В январе 1939 года Барселона пала. Через две недели войска Франко появились на французской границе. Сотни тысяч бойцов и граждан бежали из республиканской Испании во Францию. Здесь их поместили в лагери. Они страдали от равнодушия властей, от жестокого холода и плохого питания. Анри де Кериллис писал тогда, что царящий в лагерях для беженцев хаос свидетельствует о позорной неспособности французских гражданских и военных властей что-нибудь должным образом организовать. Правые газеты ответили кампанией против «шантажирования жалостью» и требованием выдачи «испанских преступников» генералу Франко.

История унижения Франции пополнилась новой страницей. Сенатор Леон Берар, кандидат Лаваля на предстоявших президентских выборах, дважды ездил в Бургос для переговоров о признании Францией правительства Франко. Генерал не принял его. Целыми днями Берар обивал пороги министерства иностранных дел Франко в ожидании аудиенции. Пришлось пообещать Франко все золото, депонированное испанскими республиканцами, и все оружие, которое они сложили на французской границе, прежде чем он удостоил дать согласие на свое признание. Палата вынесла решение о признании незначительным большинством в 323 голоса против 264, при наличии около 20 воздержавшихся. Больше трети депутатов, принадлежащих к партии самого Даладье, голосовали против признания Франко.

В Рим был отправлен эмиссар. Это был друг Лаваля, директор Индо-Китайского банка Поль Бодуэн. В качестве главы франко-итальянского треста, имевшего монополию на добычу соли в итальянской Восточной Африке, Бодуэн был в столице Италии частым гостем. У него были связи с самыми влиятельными лицами в итальянских политических кругах. Деловые интересы и политические симпатии делали его ярым сторонником сближения с Италией. Что предложил он в Риме, об этом можно только догадываться: долю в прибылях Суэцкого канала, новый статут для итальянцев в Тунисе, может быть, порт Джибути — конечный пункт единственной железной дороги в Абиссинии. В то время распространялись россказни о том, будто Джибути невозможно защищать. Высшие чиновники Кэ д'Орсэ говорили мне, что они подозревают Боннэ в намерении устроить сделку, уступив Италии Джибути.

В марте Франко занял Мадрид. Правительство Даладье излучало оптимизм. Доказывалось, что, признав Франко, демократические страны получат возможность эффективнее бороться против усиления национал-социалистского и итальянского влияния в Испании и даже уменьшить это влияние. Посол в Мадриде, маршал Петэн, считался крупной фигурой в этой игре. Заключенное в предвидении победы Франко джентльменское соглашение Великобритании с Италией теперь начнет функционировать. А Франция в «очищенной» европейской атмосфере тоже достигнет взаимопонимания с Муссолини.

Всякий, кто пытался предостеречь против такого необоснованного оптимизма, объявлялся «торговцем войной». Газета «Жур» требовала, чтобы «эти негодяи», которые видят тучи в ясном небе, — вроде Пертинакса и Женевьевы Табуи, — были посажены за решетку.

Оптимизм все возрастал. В начале марта Невиль Чемберлен заявил в печати, что все признаки указывают на спокойное политическое будущее и на облегчение экономического положения в Европе. Его рупором во Франции был Пьер-Этьен Фланден. 12 марта он объявил: «Доходящие до нас за последние дни прогнозы Лондона относительно международного положения гораздо более оптимистичны. Итак, пророки, столь упорно трудившиеся и продолжающие трудиться над тем, чтобы встревожить общественное мнение Франции, теперь видят, как их зловещие предсказания одно за другим обнаруживают свою лживость».