О том, что было, о том, что не было и о том, что могло быть

– Коля, смотри. Не нравится мне это, – он склонился над ухом водителя. Тот согласно кивнул головой.

Колонна вывернула на площадь, видимо центральную, и остановилась у здания, имеющего все признаки власти. Но не успел смолкнуть мотор, как мощный взрыв расколол так и не наступившую тишину. Машина вздрогнула.

– Лейтенант, горим!

Он почувствовал, как кто-то дергает его за плечо:

– Вставай! Проснись!

– Проснись, Саш! Да вставай же ты, черт побери!

Он открыл глаза. Над ним сквозь разноцветную листву сияло яркое синее небо. Косые лучи восходящего солнца насквозь пронизывали лес.

– Сашка! – короткий тряс его за плечо. – Я нашел мост! Он здесь, совсем неподалеку!

Укрывшись в густой траве на опушке леса, они изучающе разглядывали мост. Он был большой, трехпролетный. Средний пролет, поврежденный взрывом, одним своим концом упал в реку, на его месте был сооружен временный деревянный переход. По обеим сторонам перехода торчали будки часовых. У одной из них толпились человеческие фигурки.

Длинный вытащил бинокль и некоторое время разглядывал мост. Потом, присвистнув передал бинокль короткому:

– На, Коль, полюбуйся.

В окулярах была отчетливо видна унылая очередь гражданских в военных ватниках, чего-то понуро ждавших. Двое охранников в черных шинелях с автоматами за плечами, не торопясь что-то делали с лицом каждого очередника, после чего, ощупав корзину или мешок, пропускали на переход. В двух шагах от них на складном стуле сидел офицер также в черной форме и со скучающим видом наблюдал за всем этим.

– Чего это они? – недоуменно спросил короткий.

– Чего-чего, – усмехнулся длинный. – не видишь разве – носы меряют. У кого в шаблон влезает – того пропускают. Националы хреновы…

Короткий снова приник к биноклю. На мосту тем временем возникла заминка. Охранники выволокли из очереди отчаянно сопротивляющегося человека с двумя корзинами. Тот, размахивая руками, что-то говорил. Офицер оживился, встал и подошел к нему. Постояв немного, он вдруг, не размахиваясь, ударил говорившего по лицу. Человек умолк и как-то странно съежился, испуганно прикрывшись руками. Один из охранников развернул его спиной к себе и пнул сапогом. В очереди это происшествие не вызвало никакого волнения. Она все также понуро стояла на месте.

Избитый человек, слегка пошатываясь и волоча корзины, побрел прочь с моста. Короткий скрипнул зубами:

– Что делают, сволочи…

– Коля, ты бы лучше посмотрел как нам перебраться, – отозвался длинный. – Прямо же не пройти.

– Это точно, – и короткий снова уткнулся в бинокль.

Между тем на мосту очередь почти вся рассосалась и избитый появился снова. Подойдя к охранникам, он начал опять что-то говорить им. Офицер лениво приблизился к нему, но бить не стал, а, откинув платок, начал копаться в одной из корзин. Блеснула на солнце извлеченная бутылка, появилось что-то завернутое в газету… Офицер небрежно накинул платок и пренебрежительно махнул рукой. Торопясь и оглядываясь, человек затрусил по переходу.

Спохватившись, короткий перевел бинокль на ближайший берег. Мелькнули деревья, кусты, дома…

– Саша, есть!

– Что?

– Есть плавсредство! На, посмотри. Вон там у высокой березы…

В черноте осенней ночи река выглядела полосой темного стекла. Они осторожно спускались к ней по смутно сереющей тропинке. Длинный шел впереди, короткий – сзади. Они несли ворота с уложенными сверху досками. Громада моста нечетко проступала слева от них, метрах в ста.

Стараясь производить как можно меньше шума, они спустили ворота на воду, взобрались на них и, разобрав доски, принялись грести. Медленно и беззвучно рассекая воду, ворота двинулись к противоположному берегу.

Они аккуратно гребли, отсчитывая свое продвижение по проползающим мимо опорам моста. Пока все было тихо.

Но когда они миновали средину, на мосту вдруг вспыхнул прожектор. Луч прорубил в темноте световой коридор и, упав на реку, беспорядочно запрыгал по ней.

– Коля, ложись!

Они упали прямо в воду, выступавшую поверх досок. Луч зацепил их, метнулся дальше, снова зацепил и остановился.

– Коля, не шевелись!

С моста ударил пулемет. Очередь, споров воду, прошлась по воротам. В воду полетели щепки.

– Сашка, греби! Убьют!

– Лежать!

Пулемет вдруг стих. Погас и прожектор. Некоторое время они еще лежали, не веря тишине, потом медленно поднялись.

– Паникер ты, Коля. Стреляли-то так, для порядка. Увидели, что что-то плывет, ну и пальнули.

– Паникер, паникер… Жаль «калаша» не было. Посветили бы тогда, гады.

– Был бы «калаш», Коля, поняли, что люди плывут. А тогда… Тебе той банды мало? Греби лучше, а то замерзнем.

По обеим сторонам железнодорожного полотна тянулся унылый осенний осинник пополам с березняком. Пробираться по нему не было никакой охоты и они шли по шпалам, хотя здесь очень часто попадались глубокие воронки, полные холодной воды. Вечерело. Моросил дождик. Они шли молча, не оглядываясь по сторонам. Только короткий обеспокоенно крутил головой, прислушиваясь к нарастающему гулу справа.

Когда же они дошли до переезда, причина гула выяснилась. Плохо различимые в сумерках, с погашенными фарами через переезд шли военные грузовики. Пассажирам машин было явно не до них, поэтому они спокойно стояли и смотрели как один за другим мимо них проезжают пятнистые кузова. Некоторые грузовики везли на прицепе замотанные в брезент пушки.

Колонна была большая и ждали они долго. Когда же последний грузовик пересек рельсы и шум моторов начал затихать, длинный решительно вскинул рюкзак:

– Пошли. Темнеет. Не ночевать же на рельсах.

– Пошли, – согласился короткий.

Не сговариваясь, они шагнули в ногу.

Санкт-Петербургавгуст-сентябрь 1998

Если птица плавает как утка…

1

Главный Наблюдающий Дома Душевного Покоя О Дэ Рэхх медленно плыл по коридору. Настроение у него колебалось между «очень плохим» и «отвратительным». Террафилия вообще вещь неприятная, а уж применять Закон к террафилику – процедура нудная, глупая, а главное – безрезультатная. Тетрис дважды обернулся вокруг звезды – а опекаемый все так же упорно отказывается признать себя тиммерианцем. Главный был почти уверен, что террафилия неизлечима. Он даже не тратил на этого несчастного лекарства (зачем?) и порой был готов отправить больного на планету его мечты. Но объявить о своем бессилии? Внести поправки в Закон? Признать, что Чужие могут изменить тиммерианца?… Немыслимо! Закон существует пятнадцать миллионов лет. Каждый тиммерианин, вернувшийся из другого мира, должен признать себя тиммерианцем и обитателем Тетриса. Только такая мера (во всяком случае, так было объявлено) позволяла удерживать равновесие на Тетрисе с его Свободой Формы. Причем сколько времени уйдет на процесс – не важно. Главное, что вернувшийся признал себя и, значит, чужой мир не изменил его и планета может противостоять влиянию Чужих. Каждый. И террафилик тоже. Исключений не было. Потому-то и приходилось повторять эти удручающие своим однообразием действия.

Миновав шлюз, О Дэ проследовал в Место Принятия Решений. Подруга опекаемого уже ждала его. «Интересно, надолго ее хватит? – мельком подумалось главному. – Неужели только гражданский долг?.. Или…»

Он не успел додумать мысль. Часть стены исчезла и в проеме, сопровождаемый двумя младшими служащими, показался опекаемый. Как всегда, он пребывал в этой ужасной гуманоидной Форме – длинное туловище, нелепые отростки в разные стороны, отверстия в них… О Дэ никак не мог привыкнуть к ней и всякий раз вздрагивал.