О верных друзьях и вере. Живые портреты классиков

Ещё одно письмо Плетнёву – 20 октября: «Ради Бога, употреби все силы и меры к скорейшему отпечатанью книги. Это нужно, нужно и для меня, и для других; словом, нужно для общего дела. Мне говорит это моё сердце и необыкновенная милость Божия, давшая мне силы потрудиться тогда, когда я не смел уже и думать о том, не смел и ожидать потребной для того свежести душевной.

И всё мне далось вдруг на то время: вдруг остановились самые тяжкие недуги, вдруг отклонились все помешательства в работе, и продолжалось это всё до тех пор, покуда не кончилась последняя строка. Это просто милость Божия, и мне будет грех тяжкий, если стану жаловаться на возвращение трудных, болезненных припадков.

Друг мой, я действовал твёрдо во имя Бога, когда составлял мою книгу; во славу Его святого имени взял перо; а потому и расступились передо мною все преграды и всё, останавливающее бессильного человека».

Свершилось

В январе 1847 года Плетнёв пишет Гоголю: «Вчера совершено великое дело: книга твоих писем пущена в свет. Но это дело совершит влияние своё только над избранными; прочие не найдут себе пищи в книге твоей. А она, по моему убеждению, есть начало собственно русской литературы. Всё, до сих пор бывшее, мне представляется как ученический опыт на темы, выбранные из хрестоматии. Ты первый со дна почерпнул мысли и бесстрашно вынес их на свет. Обнимаю тебя, друг. Будь непреклонен и последователен. Что бы ни говорили другие, иди своей дорогою…»

Гоголь начинает получать отклики на новую книгу. Александра Осиповна Смирнова, супруга калужского губернатора: «Книга Ваша вышла под Новый год. И Вас поздравляю с таким вступлением, и Россию, которую Вы подарили этим сокровищем. Странно! Но Вы, всё то, что Вы писали доселе, Ваши „Мёртвые души“ даже, – всё побледнело как-то в моих глазах при прочтении Вашего последнего томика. У меня просветлело на душе за Вас».

Крупный помещик и писатель Сергей Тимофеевич Аксаков: «Друг мой!.. Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить небу и человечеству, оскорбляете и Бога, и человека».

Читающее общество разделилось. Многие, считавшие Гоголя «своим», пришли в негодование. Но самые «уничтожающие» слова адресовал писателю критик Белинский. Вот цитаты из письма Виссариона Григорьевича к Гоголю:

«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете! Взгляните себе под ноги – ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь, это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более, православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь…»

Тут, как ни странно, демократ Белинский проявил себя как «правоверный иудей» времён Христа. Именно иудеи ждали, что Господь освободит их от римского владычества. Но Христос говорил об ином: «…создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её» (Мф. 16:18).

Белинский громил Гоголя: «…русский человек произносит имя Божие, почёсывая себе зад. Он говорит об образе (иконе. – Примеч. Н. Г.): „Годится – молиться, а не годится – горшки покрывать“. Приглядитесь попристальнее, и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистический народ».

Призывал: «Если Вы любите Россию, порадуйтесь со мною, порадуйтесь падению вашей книги!..»

Пророчествовал: «…книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут». «Пусть Вы или само время докажет мне, что я заблуждался в моих об Вас заключениях. Я… не раскаюсь в том, что сказал Вам».

И даже требовал: «…Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые бы напомнили Ваши прежние».

Получив это послание, Гоголь не на шутку рассердился. В порыве гнева он начал писать Белинскому такой же «обличительный» памфлет, повторял его слова: «Вы стоите над бездною!»

Но всё-таки Николай Васильевич был христианином. Покровительство Николая Угодника помогало ему всегда. И Гоголь ответил Белинскому: «Желаю Вам от всего сердца спокойствия душевного, первейшего блага, без которого нельзя действовать и поступать разумно ни на каком поприще».

Последствия

«Появление книги моей разразилось точно в виде какой-то оплеухи: оплеуха публике, оплеуха друзьям моим и, наконец, ещё сильнейшая оплеуха мне самому, – делился Гоголь с Василием Андреевичем Жуковским. – После неё я очнулся, точно после какого-то сна, чувствуя, как провинившийся школьник, что напроказил больше того, чем имел намерение. Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в неё. Но тем не менее книга эта отныне будет лежать всегда на столе моем, как верное зеркало, в которое мне следует глядеться для того, чтобы видеть всё своё неряшество и меньше грешить вперёд…»

Гоголя не покидает его природный юмор. Он не теряет спокойствия, присутствия духа. Но вот что сообщает Аксакову 10 июня 1847 года: «Знаю только, что сердце моё разбито и деятельность моя отнялась. Можно вести брань с самыми ожесточёнными врагами, но храни Бог всякого от этой страшной битвы с друзьями! Тут всё изнеможет, что ни есть в тебе. Друг мой, я изнемог…»

Через некоторое время Николай Васильевич выполняет своё давнее желание и отправляется на Святую землю. В его письме Жуковскому есть такие слова: «Моё путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика чёрствость моего сердца. Друг, велика эта чёрствость!

Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от Святых Тайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, – и при всём том я не стал лучшим, тогда как всё земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное».

И всё-таки Гоголь изменился после этой поездки. Об этом писала княжна Варвара Николаевна Репнина: «Лицо его носило отпечаток перемены, которая воспоследовала в душе его. Прежде ему ясны были люди; но он был закрыт для них, и одна ирония показывалась наружу. Она колола их острым его носом, жгла его выразительными глазами; его боялись. Теперь он сделался ясным для других; он добр, он мягок, он братски сочувствует людям, он так доступен, он снисходителен, он дышит христианством».

Во все времена

Время всё расставило по местам. Книга действительно совершила переворот. Она заговорила о духовном поиске человека на земле, об очень непростой, запутанной, больной – и всё-таки такой прекрасной нашей жизни.

Священномученик Иоанн Восторгов сказал о Николае Васильевиче: «Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдой Христовой».

«Выбранные места» Гоголя уже в XIX веке помогали людям разбираться, где – правда, где – ложь.

Это, оказывается, нужно во все времена. Благодаря этой книге искренне обратился к вере, стал оптинским иеромонахом отец Климент (Зедергольм). А в XX веке через «Выбранные места» приходили к вере тысячи людей. Гоголь стал для них, как и для меня, ближайшим родственником.

Михаил Лермонтов, Тенгинского пехотного полка поручик

1

«О, милый и любезный Опочинин! И вчера вечером, когда я вернулся от Вас, мне сообщили, со всеми возможными осторожностями, роковую новость. И когда Вы будете читать эту записку, меня уже не будет…»