О времени, о душе и всяческой суете

Он вышел, натягивая не по сезону теплые перчатки и оглядываясь в неком смятении, как будто его удивило отсутствие водителя, который отвез бы его в следующий пункт назначения. Заметив и вспомнив меня, он подошел, размашистым движением снял шляпу и поблагодарил за оказанную мной пустяковую услугу.

Я, несомненно, ответил слишком коротко. Почувствовав, что что-то не так, он спросил, не может ли оказать мне какую-либо ответную услугу. Мы объяснили, в чем дело… разумеется, выбрав выражения помягче, хотя предпочли бы вставить пару словечек покрепче.

Ах! Что ж, если бы мы изъявили желание принять приглашение того, кто знаком с этой местностью почти так же мало, как мы… (Мы изъявили.) А есть ли у нас транспортное средство? (Есть, хотя я оставил машину возле отеля, до которого идти минут двадцать.) В таком случае нам должно быть небезынтересно узнать, что ему сообщили об одном ресторане, не очень известном, в деревне, расположенной в нескольких километрах отсюда, и он подумывал о том, чтобы во время своего краткого пребывания в Ге распробовать его меню. Ему дали точные указания, как найти это местечко. Говорят, качество тамошней кухни превосходное. Не хотели бы мы?..

Хотели. Каким-то образом мы все поместились у меня в машине и не умерли от удушья по дороге. Строго говоря, автомобиль рассчитан на четверых, хотя на самом деле удобно разместиться могут только трое. Но мы все-таки добрались до ресторана.

Вечер оказался весьма поучительным – в двух различных отношениях.

Я не мог не восхищаться ловкостью, с которой наш случайный знакомый вставлял информацию о себе в дискуссию на совершенно иную тему. Еще до того, как я вернулся с машиной, остальные уже узнали о его аристократическом происхождении. Я заметил, что его уже стали называть Monsieur le Baron. Превосходная тактика! Будучи в постоянном поиске новых трюков, которые позволили бы мне преподнести необходимые читателю детали в сжатом виде, не замедляя хода повествования, я с увлечением следил за его речью. Почти незаметно для нас он монополизировал беседу и поведал нам о своей родословной, о страданиях его предков от рук грубой толпы, о смерти престарелой тетушки, на чьи похороны он прибыл в Ге. О существовании этой дамы-долгожительницы он даже не знал, пока адвокат не уведомил его, что ему может что-то перепасть по ее завещанию… (Французы обсуждают завещания куда более прямолинейно, нежели мы, англофоны.)

Кроме того – что произвело на меня куда более сильное впечатление, – в течение пяти минут – клянусь! – после того как мы сели за стол, по ресторану разошелся слух, что сегодня пожаловала особа привилегированного положения. Вскоре официант (ресторан был слишком мал, чтобы иметь метрдотеля), а также сомелье и шеф-повар и, наконец, владелец заведения по очереди подошли к нашему столику, пока M. Le Baron составлял наш заказ. Он наказал, чтобы к форели не добавляли чересчур много фенхеля, чтобы вино из Вувре подавали охлажденным в подвале и в охлажденных бокалах, но ни в коем случае не со льдом – ведь это уничтожит его аромат и помешает ему соперничать с фенхелем (он был прав), – чтобы с escalope de veau Marengo [24] пили не Сансер – явный предмет гордости хозяина, – но Сен-Пурсен не более двух лет выдержки (в этом он тоже оказался прав), и чтобы saucier добавил к заправке салата не более капли винного уксуса (мне запомнилась фраза, которую он использовал: une goutte goutteuse, что буквально означает «капля с капелькой»). И так далее.

24

Эскалоп из телятины Маренго (фр.).

Это произвело впечатление не только на меня. Когда мы расправились с десертом, хозяин прислал нам за счет заведения по бокалу местного ликера, настоянного на фиалках, дикой землянике и так называемой reine de bois [25] – позднее я узнал, что это ясменник. Ликер оказался настолько вкусным, что мы спросили, где еще его можно приобрести, и нам с сожалением ответили, что в широком доступе его нет, ибо делается он по секретному рецепту, которому свыше двухсот лет. Что ж, во Франции такое встречается весьма часто…

25

Лесная королева (фр.).

Не стану подробно рассказывать о том, как нам принесли счет; скажу лишь, что, встретившись взглядом с бароном и оценив ситуацию, я положил на стол лишние пятьдесят франков. Ловкость, с которой они превратились в сорок два франка двадцать сантимов, напомнила мне мастерство карточного шулера. Вряд ли даже официант заметил.

В конце концов, он приехал в Ге по делу, которое не способствует благоразумным предосторожностям: если бы я отправился на похороны, мне бы тоже не пришло в голову вложить в кошелек лишние банкноты на случай, если придется ужинать с компанией незнакомых иностранцев. Меня это никоим образом не насторожило. Ужин был превосходный и стоил куда больше, чем мы заплатили.

Однако то ли поэтому, то ли потому, что барон узнал, что двое из его сотрапезников – писатели, то ли просто оттого, что вина и ликер сделали его еще более словоохотливым, он присовокупил к ранее рассказанному кое-какие уточняющие детали. Его престарелая тетка владела chateau в этих краях (речь не о замке – это слово весьма точно соответствует английскому слову «особняк», и наличие башен и рва не обязательно), и, хотя адвокаты все еще спорят, барон наверняка является ближайшим из ее живых родственников. Вполне вероятно, если удача будет на его стороне, он унаследует загородное поместье в соответствии с имеющейся у него жалованной грамотой – то бишь грамотой о пожаловании дворянского титула. Подобный термин до сих пор встречался мне только в книгах по истории.

К этому времени все мы окончательно разомлели и подняли новые бокалы великолепного ликера за его удачу. Затем мы отправились назад в Ге.

Осторожно.

Подъехав к его отелю, мы распрощались в приступе вызванного алкоголем амикошонства и обменялись адресами, хотя не думаю, что искренне ожидали повторной встречи, ведь завтра был последний день фестиваля, а барон сказал, что сразу после похорон, назначенных на утро, ему придется вернуться в Париж.

Однако на следующий день мы действительно вновь повстречались. На выходе из кинотеатра после церемонии закрытия фестиваля мимо проехал длинный черный лимузин, явно принадлежавший похоронному агентству. Машина притормозила и дала задний ход, и из окна нас приветствовал барон. С ним было еще трое пассажиров, все мужчины.

И хотя я видел его ровно столько, сколько нам с женой потребовалось, чтобы пожать барону руку и подтвердить намерение когда-нибудь встретиться снова, я был уверен, что одним из тех мужчин был тот самый человек, который сейчас прикатил из кухни тележку, и стоявшее на ней блюдо, когда он снял крышку, наполнило воздух ароматом, который я в более слабом проявлении учуял ранее.

Я тут же выпал из реальности. Пришлось закрыть глаза. Никогда еще мой нос не подвергался атаке столь прекрасного аромата! Я едва не захлебнулся слюной, но все мои железы – каждая клетка моего тела! – желали испытать аромат и восставали против попыток заглушить его.

Придя в себя и чувствуя еще большую растерянность, я увидел на сколотой тарелке перед собой нечто бесформенное и коричневое, к чему подали полбокала красного вина, не менее кислого, чем белое. Барону долили воды, и он принялся торопливо есть.

Торопливо?

Это вовсе не тот человек, с которым судьба свела меня в прошлом году. Тот барон не просто проявлял интерес к еде, но и любил ее – вдумчиво и с чувством смаковал каждый кусочек блюда, которое того заслуживало. Сейчас же он загребал еду будто лопатой, очевидно, намереваясь в рекордные сроки опустошить тарелку. Какой абсурд! Попробовав кусочек скромного комка не пойми чего, я обнаружил, что вкус соответствует аромату. Я отведал совсем немного, однако стоило этой малой порции коснуться моего языка, как запели хоры, расцвели цветы, а на небосклоне зажглись новые светила. Я просто не мог поверить, что я ем.

В результате мне не хотелось даже проглатывать этот первый кусочек. Никогда не думал, что в современном мире возможно создать подобие амброзии, пищи богов. Я опасался, что если проглочу кусочек, второй покажется мне хуже первого.

Когда я, словно в запоздалых конвульсиях, наконец заставил себя проглотить, то заметил, что барон уже все доел и смотрит на меня со странным выражением лица.

– Ах, вам, видно, нравится, – сказал он.

Пытаясь подобрать слова восхищения, я ощутил, как внутри меня распространяется покалывающее тепло, уходящее вниз не столько в гравитационном, сколько в эволюционном смысле, проникая все глубже и глубже, так что это блюдо, эта похлебка как будто затрагивала не только мое небо, вкусовые рецепторы и обонятельные нервы, но и насыщала энергией все мое существо.