О, юность моя!

— А-а... Сейчас.

На Леську сначала выбежал белый-белый шпиц, по­том белая старуха, потом такая же белая женщина по­моложе. Когда Леську ввели в комнату, он увидел бело­го-белого старика, склонившегося над шахматами и дер­жащего в руках газету с этюдом.

— От Волкова, — сказала старуха.

— А чем он может сие доказать? — спросил старик, не подымая головы.

— У меня к вам письмо от него.

Старик взглянул на Леську поверх очков, нетерпеливо вскрыл конверт и, все еще думая о шахматах, пробежал глазами листок.

— Ну, что ж. Милости просим. Располагайтесь. Меня зовут Автономом Иванычем, одну старушку — Верой Павловной, другую — Автономовной Елисаветой, а тре­тью, собачку то есть, — просто Люська. Женщины, на­кормите гостя!

Старик снова углубился в шахматы, пронес белого офицера по всей диагонали, ответил на это ходом коня и, подумав, громко сказал: «Иодидио!»

Старуха № 1 поставила на стол блюдо свиного хо­лодца, блюдце с маринованными огурцами и фруктовую вазу с теплым картофелем.

— Извините, — сказала № 1, улыбаясь своими бив­нями. — У нас разносолов нет, зато все свое, домашнее: и картофель, и огурцы, и даже подсвинок.

Старик между тем правой рукой сразил офицером коня, а левой снял другим конем офицера.

— Ян Полуян! — объявил он торжественно.

Старушка № 2 улыбнулась Леське менее вставными,

но не менее слоновыми клыками и сказала:

— Не смущайтесь! Папа время от времени произно­сит какое-нибудь диковинное слово, чаще всего фамилию, но это ровно ничего не значит.

Леська кивнул головой. Он любил бывать в незнако­мых семействах: в каждом доме обязательно что-нибудь свое, не такое, как у других, а в целом все это — жизнь.

В жизни случайные встречи точильными служат камнями,

Чтобы оттачивать наш всеиспытующий ум... — вспомнил Леська стихи одного своего гимназического товарища.

Собака Люська вскочила на стул рядом с Леськиным и стала так нервно потявкивать, точно вот-вот околеет от голода. Елисей взял с тарелки свиную косточку и сунул ей в пасть.

— Ради бога! — кокетливо всплеснула ручками ста­рушка № 2. — Ради бога, не делайте этого! Люська уже хорошо поужинала, а эти гостинцы только расстроят ей желудочек.

По Люська, пользуясь тем, что гость не знает поряд­ков, нахально требовала новых костей и с тявканья пе­решла на повелительный лай. Пришлось отправить ее на кухню.

— Какой у вас яркий свет! — сказал Леська.

— Это газированный керосин, — отозвался Попов.— Мы питаем им маяк, ну и, конечно, сами питаемся.

Он снова склонился над доской, долго думал, произ­нес «Борейша» и, выведя в люди ферзя, заставил древ­нюю ладью вернуться на свое место.

— Мат! сказал он вскоре очень удовлетворенно, ни к кому не обращаясь. Сложив газету, он спрятал ее на дне ящика, в который смахнул фигурки, прикрыв их доской.

— Значит, вас надлежит отправить в Севастополь, молодой человек? Это вполне возможно, однако не так просто. Завтра пойду в Караджу к рыбакам. Авось кто-нибудь и собирается на выход. Только ведь в море сей­час шалят: пираты появились. На пароход они не напа­дают, но на баркасы...

— Пираты? Ничего об этом не слыхал...

— А как же! Самые настоящие пираты. И это есте­ственно: поскольку в Крыму нет твердой власти...

— А французы? Англичане?

— А им начхать на пиратов. Эту публику, Антанту то есть, интересуют только коммунисты, а в остальном, господа русские, друг друга хоть режьте, хоть ешьте.

Воцарилась безрадостная пауза.

— Иодидио! — сказала вдруг старуха № 1 и вста­ла.— Пойдемте, молодой человек, я покажу вам вашу комнату.

В угловой, куда привели Леську, уже орудовала ста­руха № 2. Она постлала гостю свежее белье, схватила в охапку старое и, бодро отчеканив «Ян Полуян!», пошла к выходу.

— Борейша! — ответил Леська, подразумевая: «Будь­те здоровы!»

Елисавета Автономовна рассмеялась и повела на него глазами.

«Э! — подумал Леська. — Отсюда надо удирать. И как можно быстрее».

К полуночи вся семья собралась за кофе, включая и Люську, которой налили в блюдце. Чаю Люська не пила принципиально, но Автоном Иваныч, напротив, пил толь­ко чай. И тоже принципиально: чай был отечественным, М. С. Кузнецова в Буддах, а кофе ввозили из Турции. Старик звенел ложечкой в стакане с подстаканником и грустно поглядывал на Леську. А Леська только и ждал, чтобы он произнес еще какую-нибудь фамилию.

— Беневоленский! — произнес наконец старик. — Ни­чего, кроме баркасов, сейчас быть не может, а на барка­сах плавать, как я уже сказал выше, ненадежно.

— Ничего! — ответил беспечно Леська. — Авось.

— Авось да небось.

Бабушка № 1 печально покачала головой.

— Сеид-бей Булатов, — сказала она мудро.

— Вы знаете Булатовых? — встрепенулся Леська.

— Каких Булатовых?

— Да ведь вы сейчас сказали: «Сеид-бей Булатов».

— Ничего я этого не говорила.

— Булатовых мы не знаем, а слышали о них много,— сказала старушка № 2. — Недавно, например, прошел слух, будто за их младшенькой приехал из Константино­поля ее жених, какой-то турецкий принц.

— Ну? Неужели приехал? — воскликнул Леська, об­мирая.

— Да, да. Правда, мама?

— Правда, правда! Приехал, а ее нет дома. Где же она? Оказывается, на балу. А у турок это не полагается.

— Прилетел он на бал, — подхватила № 2, — и что же видит? Его невеста пляшет с офицером.

— Да еще с православным!

— Он выхватил саблю, — вдохновенно, захлебываясь, продолжала № 2 уже скороговоркой, не давая матери вставить слово, — и разрубил офицера надвое.

— После чего турка вызвали на дуэль обе полови­ны,— заключил Автоном Иваныч. — Все это вранье! Ни­чего не было! Ни турка, ни сабли, ни бала. Какие сейчас могут быть турки, когда они входят в Тройственное со­гласие, а Крым захватила Антанта? Понимать надо! — крикнул он, постучав согнутым пальцем по столу, а по­том себя по лбу. — Вонлярлярский! Политику постигать надо!

Потом он повел Елисея к маяку показывать свое лю­бимое детище. По дороге от них шарахались в сторону гуси, куры, поросята и кролики.

— Сколько у вас живности!

— Это что! Вон в том каменном гнезде у меня сирена живет. Вот это, братец, живность.

— Нет, вы серьезно?

— Маяк! — величаво сказал Автоном Иваныч, не от­вечая на вопрос. — Высота — сто восемь футов до венти­лятора. Осветительный аппарат типа «молния» первого разряда. Имеет у меня лампу, снабженную колпачком накаливания. Высота огня — сто семнадцать футов над уровнем моря, математический горизонт освещения — двенадцать и четыре десятых мили.