О, юность моя!

— Все, о чем вы трепались в прошлый раз, оказалось ложью, — отчеканил следователь.

— Я, стало быть, не гимназист?

— Гимназист. Но причина, по которой вы намерева­лись драпать в Турцию, совсем другая.

— Какая же?

— Это вы мне скажите какая! Идиот!

— Послушайте, вы! Не смейте меня оскорблять! Я не вор и не убийца!

— Оскорблять? Да я еще морду тебе набью, сукин ты сын!

— Не нужно этого делать, — мягко, но внушительно сказал Леська. — Я боксер.

Следователь с легкой тревогой взглянул на Леськины лапы.

— Если понадобится, вас изобыот ребята, рядом с ко­торыми вы пигмей.

— Ну, таких я что-то не видывал. Но если даже най­дется, все равно я буду брать прицел только на ваши очень красивые зубы.

— Молчать! — загремел следователь, багровея. — Вот я сейчас сломаю этот стул и закричу, что вы хотели им меня убить. Знаете, что вам за это будет? Расстрел в два­дцать четыре часа!

Леська молчал. Он почувствовал, что это не простая угроза. Но понял и то, что бить его не будут.

«Спасибо Новикову!» — подумал он.

— Нам известно все! — немного успокоившись, ска­зал следователь. — Вы знаете такого человека — Девлета Девлетова?

— Знаю.

— И он вас знает. Больше чем нужно. Оказывается, вы разбойничали вместе с Петриченко и чудом спаслись, когда каменоломни были взяты нашими войсками.

— Наоборот, — спокойно ответил Леська. — Я был в отряде, который вел осаду каменоломни.

— Кто это может подтвердить?

— Кто? Ну, хотя бы гимназист Павел Антонов и пре­подаватель Лев Львович Галахов. Что же касается моей репутации, то о ней может дать заключение сам господин Шокарев, владелец этих злополучных каменоломен.

Офицер поспешно вытащил свои черные четки, но тут же вздохнул и сунул их в карман.

— Уведите заключенного. Проверим.

В этот вечер настроение Леськи было почти прекрас­ным: он знал, что Шокарев не подведет. Лежа на цемент­ном полу в страшной атмосфере, где запах мочи из пара­ши сочетался с эпическим запахом махорочного дыма, он вдруг запел:

За Сибиром сонце всходыть. Гей, вы, хлопцы, не думайтэ, Та на мэнэ, Кармелюка, Всю надию майтэ. Называють мэнэ вором, Та ще душегубцем, Я ж ныкого не убываю, Бо сам душу маю. Богатого обираю Та бидному даю, Та при том же, мабуть, я Сам греха нэ маю.

Леська пел всей грудью, всей душой. Пел для всех этих несчастных, искалеченных жизнью смертников, сре­ди которых наряду с пламенными революционерами прозябали и грабители, может быть, убийцы, доведен­ные голодом до страшных преступлений. И он выжег из них слезу! В конце песни они подхватили начало уже вместе с Елисеем:

За Сибиром сонце всходыть. Гей, вы, хлопцы, не думайтэ, Та на мэн», Кармелкжа, Всю надию майтэ.

Часовые заглядывали в «глазок», но петь не мешали. Один, правда, пытался было запретить, но какой-то силь­но уголовный дядя свирепо крикнул ему:

— Иди, иди! Из дерьма пирога!

На восемнадцатый день в камеру втолкнули троих босяков.

— В чем обвиняют? — громко спросил Поплавский, который теперь уже получил повышение: его выбрали старостой камеры.

— Да вроде мы пираты, — нехотя ответил старший, уже полуседой мужчина.

— Ого! Корсары! — воскликнул Новиков. — Это очень романтично.

— А что же все-таки случилось?

— Да вот в пяти милях отседа нашли яхту с перевер­нутым пузом. Погода стоит хорошая, значит, волна не могла ее опрокинуть.

— Послушайте! — сказал Леська, замирая. — А как называется эта яхта?

— Не упомню. Как-то не по-русски.

— «Карамба»?

— Во-во! — подтвердил другой, помоложе.

Леська лежал в совершенном ужасе. Кто же мог быть в яхте? Прежде всего Артур. Это уж обязательно. Может быть, и Юка. Он почти всегда выходил в море с братом. Но в яхте не могло быть меньше трех человек. Кто же третий? Канаки или Шокарев?

Всю ночь Леську душил кошмар. Ему вспоминалась легкая походка Артура, ходившего как бы на цыпочках; Шокарев, с его манерой держать руку на весу; Юка, по­хожий на широкоплечую девушку...

Когда наутро Леську вызвали к следователю, он уже был так измучен, что ему стала безразличной его соб­ственная судьба,

В кабинете за столом сидела женщина лет тридцати двух с университетским значком. Золото-рыжие волосы, длинные брови с каким-то ищущим выражением, чуть-чуть намечающийся второй подбородок.

— Садитесь, Бредихин.

Но, пожалуй, самым приятным был у нее голос — яс­ный, чистый, как холодный стеклянный ключ.

Женщина стала разглядывать Леську, и ему показа­лось, что дружелюбно.

— Я могу поздравить вас, Бредихин: из Евпатории получен от господина Шокарева прекрасный отзыв о ва­шем поведении; учитель Галахов прислал список, из ко­торого явствует, что вы фигурировали в осаде камено­ломни; а ваш директор и настоятель собора сообщили, что Бредихин Елисей — прекрасный христианин. Итак, ваше алиби установлено, и вы абсолютно свободны.

— Скажите, — спросил Леська безучастно, — это вы ведете дело о яхте «Карамба»?

— Я.

— Как фамилии тех гимназистов, которые затонули?

— Сейчас скажу, — пробормотала женщина, пора­женная странным состоянием заключенного.

Она вытащила из кипы какую-то папку.

— Видакас Артур, Видакас Иоганес, Улис Канаки и Вячеслав Боржо.

Услышав милые, родные имена в устах чужого чело­века, Леська вдруг разрыдался с чудовищной силой. Он бился головой о стол следователя и кричал так истошно, что в комнату вбежали дежурившие в коридоре страж­ники. В нем бушевала контузия.

Женщина отослала часовых движением бровей, нали­ла в стакан воды из графина и заставила Леську выпить. При этом она положила теплую ладонь на его затылок. Несмотря на бурное потрясение всего организма, Леська запомнил эту легкую теплоту.

Успокоившись, он поднял на женщину мокрые рес­ницы.

— Это мои лучшие друзья, — прошептал он и за­плакал тихо, как девочка.

— Да... Большое горе — потерять сразу стольких друзей.

22

Каждый день как с бою добыт!

Когда Бредихин очутился на улице и за ним закры­лись ворота тюрьмы, он вспомнил, что керенки его оста­лись в кордегардии. Но лучше умереть от голода, чем вернуться в тюрьму и требовать денег.

Жизнь его даже в самом ближайшем будущем была неясной, но Леська испытывал сладостное ощущение. Не­смотря на всю грязь, какая царила в тюрьме, ему каза­лось, будто он вышел на воздух из горячей бани, где его крепко обдавали парным веником. Шел он почему-то по­ходкой Артура: почти на цыпочках. Рядом с ним и на­встречу — нарядная толпа.