Объединяя усилия
Шрифт:
— Мы гораздо хитрее, — отвечаю я. По крайней мере, я думал, что мы такие. Я не думал, что это написано на наших лицах, как, кажется, считает моя мама.
— Только не будьте идиотами. И не разбивайте ей сердце.
— Никто никому не разобьёт сердце, мама, — резко говорю я.
— Да, ты же знаешь, что у Ноя даже нет сердца, — замечает Эйден.
— Это очень смешно слышать от парня, который… — начинаю я, но мама перебивает меня.
— Я серьёзно, мальчики, — твёрдо говорит она. — Любовь достаточно сложна, когда в неё вовлечены два человека. Я не хочу видеть никого из вас с разбитыми сердцами.
—
— Никто из вас этого и не делал, — произносит она. — Но назовите это материнской интуицией.
Когда я смотрю, как Грейс возвращается во двор вместе с моим отцом, одетая в белый сарафан, её длинные каштановые волосы падают на плечи, у меня мелькает мысль, что моя мать, возможно, не так уж безумна в своих разговорах о любви.
37
Грейс
— Та-да! — Ной жестикулирует.
— Так это раньше была твоя комната? — Я осматриваю помещение над гаражом. Это большая открытая комната, устроенная как гостевая спальня с двумя кроватями на противоположных концах, ковром посередине и картинами с пейзажами Колорадо на стенах.
— Ну, когда Эйден переехал к нам, она стала нашей, — говорит Ной. — Я не был здесь уже много лет. Подумал, что мама могла бы превратить её в офис или что-то в этом роде.
— По крайней мере, она сняла постеры и всё остальное дерьмо со стены, — произносит Эйден. — Везде было футбольное дерьмо. Помнишь?
— Это было похоже на взрыв футбольного мяча, — отвечает Ной. — Ты уверена, что не хочешь остаться здесь на ночь? Или в городе? Там есть гостиница типа пансиона. Владелица, Джун, очень милая. Она будет осторожна.
Я качаю головой.
— Моё прикрытие состояло в том, что я приехала сюда на интервью. Когда моя мать узнает, что оно было «отменено», то будет удивляться, какого чёрта я до сих пор делала в Вест Бенде. Или в этом доме, если моя охрана проболтается.
— Ты добрый человек, который решил посетить сестру одного из твоих крупных благотворителей в качестве одолжения, потому что у сестры есть небольшая одержимость тобой.
Я смеюсь.
— Анни была очень мила.
— Моя мать допрашивала тебя? — спрашивает Ной. — Она может быть немного… активной.
— Она была великолепна. Оба твоих родителя, — отвечаю я им, и это правда. Они такие родители, о которых я мечтаю, — любящие, добрые и искренне заботящиеся о своих детях. У Пола и Бесс были такие отношения, которые я надеялась бы иметь через двадцать лет; то, как они всё ещё смотрели друг на друга, даже посреди вечеринки, ясно давало понять, что они по-прежнему по уши влюблены.
— Значит, она вела себя с тобой наилучшим образом, — говорит Ной.
— Возможно. — Теперь я понимаю, как Бесс могла вытянуть из кого-нибудь информацию. Она относилась к этому небрежно, мягко подталкивая, пока готовила десерт, но она определённо прощупывала. Интересно, сколько всего обо мне, Ное и Эйдене она собрала до кучи.
— Она спрашивала тебя о нас? — задаёт вопрос Эйден.
— Нет. Почему? Она спрашивала обо мне?
Ной и Эйден смотрят друг на друга.
— Она знает, что между нами троими что-то происходит, но она также знает, что не должна ничего говорить. На самом
деле, она больше беспокоилась о том, что мы причиним тебе боль.— Причините мне боль?
— Она велела нам не причинять тебе вреда. Я имею в виду твоему сердцу. Только не физически. Только не… твоей заднице или что-то в этом роде. — Ной болтает так, как обычно, когда сильно нервничает.
— Моей заднице?
— Её заднице? — Эйден задаёт этот вопрос одновременно со мной, подчеркивая его громким фырканьем.
— Я рада, что твоя мать не беспокоилась о моей заднице.
— Я беспокоюсь о твоей заднице, — говорит Эйден, протягивая руку, чтобы положить её на упомянутую точку.
— Неужели? — спрашиваю я. — А что именно тебя беспокоит?
— Ну, очевидно, я беспокоюсь, что твоя задница начинает чувствовать себя забытой.
— Хм, — задумчиво протянула я. — Мы этого не хотим.
— Нет, мы определённо не хотим ничего подобного, — соглашается Ной. Он подходит ближе, обнимает меня за талию, притягивает к себе, и я падаю ему на грудь. Он требовательно целует меня без лишних слов. Потянувшись к Эйдену сзади, я хватаю его за рубашку и поворачиваюсь, чтобы поцеловать его следующим. Его поцелуй стал мягче, нежнее.
Быть с ними обоими становится так комфортно.
Слишком комфортно.
Я думаю, что могу влюбиться в них.
Эта мысль всплывает в моей голове, когда мы снимаем одежду, и остается в моей голове, когда они осыпают мое тело поцелуями. Она остаётся в моей голове, пока их губы покрывают мою грудь, бёдра, между ног. Они сменяют друг друга, их языки на мне, а пальцы внутри меня, в ритме, который образовался между ними.
Эта мысль продолжает крутиться в голове, как будто она на повторе, снова и снова, когда Эйден отступает, а Ной ныряет между моих ног. Снова и снова его пальцы проникают в меня, пока я не начала терять всякое чувство разума.
Снова и снова, пока… Ной не отстраняется, и я открываю глаза, чтобы увидеть Эйдена, стоящего рядом с нами, держащего…
— Что это за чертовщина? — спрашивает Ной.
Эйден усмехается.
— Это празднично.
— Откуда ты это взял?
— Принёс его с собой. — Эйден ухмыляется, держа в руках красно-бело-синюю анальную пробку, украшенную сверкающими звёздами серпантина. — Мне нравится быть подготовленным.
— Это что, анальная пробка на четвёртое июля? — спрашиваю я. Я не знаю, что мне делать — то ли ужаснуться, то ли заинтересоваться. Ужаснуться. Я определённо должна была бы ужаснуться. Вот только пульсирующая боль между ног не позволяет мне так сильно испугаться.
Даже Ной смеётся.
— Какого хрена, чувак?
— Нам не удалось поехать в город на фейерверк…
— Значит, ты решил, что мы сами создадим свой дома? — спрашиваю я.
— Каждый раз, когда мы вместе, это фейерверк. Я просто подумал, что мы должны добавить немного больше… шика.
— Шика? — переспрашиваю я.
— Ну? — Эйден выжидающе смотрит на меня. — Ты собираешься нам его продемонстрировать?
Да, это те парни, в которых я просто влюбляюсь — те, кто покупает патриотические анальные пробки, чтобы отпраздновать День Независимости.