Обида

Можете себе представить, с каким нетерпением я теперь ждал Палыча. Конечно, лихорадочно и возбужденно рассуждал я про себя, лампочку оставлять в таком виде не следует. Есть такая специальная уличная арматура с закрытым стеклянным фонарем. Ее можно прикрепить прямо к стенке. А в предбаннике можно повесить просто голую лампочку. Провод так и пустить по яблоням, только на специальных шестах. В бане поставить выключатель, а в сарайчике сделать нормальную вилку Дел на час. Нужно только все иметь под рукой.

6

Наконец Палыч приехал. Евдокия Тарасовна видела мою рационализаторскую деятельность и даже принимала некоторое участие и поэтому тоже поглядывала на мужа с затаенной хитростью и нетерпением. А он, как на грех, не торопился содрать с себя многочисленные одежды, ибо был упакован по случаю мерзейшей погоды, как капустная кочерыжка.

Наконец он разоблачился, и мне удалось послать его одного в баню под тем предлогом, что я, дескать, никак не пойму, топить еще или уже хватит.

Палыч поинтересовался насчет коптилки, достал из кармана мокрого плаща фонарик и ушел.

Мы с Евдокией Тарасовной, как диверсанты к адской машине, бросились в сарайчик к розетке. Евдокия Тарасовна осталась на улице и должна была подать сигнал.

— Включай! — на весь огород прошептала она, и я включил.

Из бани послышался какой-то грохот, вскрик и потом длинная, замысловатая брань. Как потом выяснилось, Палыч слишком резво отпрянул от вспыхнувшей лампочки и угодил затылком в дно висящей на стене шайки. Хорошо, что он был в шапке, а то было бы еще громче…

Впрочем, ожидаемого мною восторга лампочка не вызвала.

— А-а… — сказал Палыч, — какая разница… Свое хозяйство и впотьмах нашаришь…

7

Обычно я иду в баню намного раньше Палыча, но только с его особого на то разрешения. Он должен самолично проинспектировать состояние каменки. Все ли там прогорело. Не будет ли угару от оставшихся угольков. Стоит ли их заливать или нужно просто подцепить лопатой и вынести на улицу в ведро с водой. Тут нужен большой опыт, иначе какая-нибудь несчастная головешка, забившаяся в уголок, способна напрочь выесть глаза дымом и испортить все удовольствие. Это и есть основное неудобство курной бани. По оно несопоставимо с ее достоинствами. В курной бане ни одна калория не пропадает втуне. Сам дым, прежде чем выползти на улицу в низкую дверь, стоит плотной завесой вверху и согревает помещение. Мне могут возразить, что, мол, в грамотно сложенной печке с многоколейным дымоходом дым работает с такой же теплоотдачей. Может быть, может быть. Но согласитесь, построить такую печку несколько сложнее… К тому же как бы там ни было, а курная баня все-таки экономичнее бани «по-белому». Уж как и за счет чего это получается, я не знаю. Так есть. А аромат? А тот факт, что «курная» баня служит еще и коптильней? Прекрасной коптильней, уверяю вас. Копченого окорока и колбасы вкуснее, чем у Палыча, я не едал.

Направляюсь я в баню первым оттого, что мои банные привычки идут вразрез с привычками Палыча. Более того, противоречат его привычкам. Я, например, парюсь до пяти раз. Между заходами в парную люблю посидеть в предбанничке и покейфовать. В Москве, в первом, повышенном разряде Сандуновских бань, куда хожу постоянно, я при этом закутываюсь в простыню и иногда балую себя бутылочкой пивка, хотя знаю наизусть, что чай полезнее.

Палыч же не выдерживает моей «поддачи» и вынужден слегка проветрить баню, прежде чем париться.

Удивительно, насколько различный смысл мы с ним вкладываем в это слово. Для меня «париться» — это хорошенько прогреться, что называется, до самых косточек, пропотеть и под конец, когда организм уже полностью адаптировался и ощущение жара немного притупилось, взбодрить себя веничком. Впрочем, веничка мне хочется не каждый раз.

Для Палыча попариться означает лечь на свою «полку», задрать ноги к потолку и до изнеможения исхлестать себя веником. Для него слово «париться» является синонимом слова «хлестаться». Для такой энергичной работы температура, естественно, требуется пониже… Поэтому он и подгадывает к моему последнему заходу.

Хлещется (парится) Палыч долго, но только один раз. Потом слезает с полки и тут же моется, сидя прямо на полу и поставив шайку промеж вытянутых жилистых ног. Потом сразу же одевается. Поэтому предбанник служит для него просто раздевалкой, и его размеры не имеют значения.

Так было и в тот день, когда я провел лампочку и когда в маленькой закопченной бане возник величественный образ римского водопровода.

Я забыл упомянуть, что тот день был отмечен еще одним моим (революционным по своей смелости) поступком.

Дело в том, что все манипуляции с водой — наливание в шайки кипятку, разбавление его холодной водой, поливание намыленной головы и т. д. — производились тяжелой, сделанной из артиллерийской гильзы латунной кружкой; которая, несмотря на свою солидную, как бы литую тяжесть, не вмещала в себя больше стакана жидкости.

Зато обладала чудовищной теплопроводностью. Стоило этой кружкой прикоснуться к кипятку, как она вся и ее массивная ручка особенно раскалялись чуть ли не докрасна. Так мне казалось. Я непременно ронял ее, дул на пальцы и терпел насмешки Палыча, который уже не совсем в шутку говорил что-то о барстве и дамских пальчиках. Как я понимаю, отыгрывался за мое преимущество в парной. Пару-то моего он не выдерживал…

Так вот, в тот день я эту кружку волевым решением заменил на эмалированный ковшик с длинной удобной ручкой и вполне вместительный.

8

Палыч, не выказавший восторга по поводу лампочки, по поводу ковшика небрежно заметил:

— А мне и кружкой было удобно… У меня же пальчики не дамские…

— Ну хорошо, хорошо, — сказал я, окатывая его из ковшика, — но ведь ковшик удобнее?

— Мне все равно, что то, что это, — сказал Палыч. — У меня руки не горели…

— Вот ведь черт упрямый! — сказал я.

Домывались мы молча. Потом я перевесил лампочку в предбанник и увидел, что Палыч, пришедший позже, принес алюминиевый двухлитровый бидончик, который и плавал теперь в ведре с холодной водой.

Палыч неспешно вытерся, натянул на распаренное красное тело голубую с начесом нижнюю рубаху и такие же кальсоны, повязал голову полотенцем, совершенно как бабы платком, и после этого откинулся, зашуршав пришпиленной к стене газетой и закрыв глаза.

— Бидончик-то достань, — сказал он.

Я вынул ледяной бидончик и приоткрыл крышку В нос ударил медовый, неописуемый и несказанный запах.

— Ух ты черт! — сказал я и припал губами к холодному краю бидончика.

— За кружкой сходи, — сказал Палыч, не открывая глаз. — Расчертыхался… В бане не ругаются.

Я сходил за кружкой, остудил ее в том же ведре, налил медовухи и почтительно протянул Палычу. Тот разлепил тяжелые веки, принял сосуд, отставив мизинчик, сложил губы трубочкой и вытянул медовуху одним долгим духом, сладострастно постанывая при этом.