Обнаженная натура
Шрифт:
— Не будет детей у вашей женщины, — устало сказал ему Родионов. — Навеки останется она бесплодной и пустой…
— Но это же образ! — огрызнулся Грыбов.
— Это же художественный образ! — пискнула сбоку студентка. — Вы же не видите, что у вас за спиной, но это же существует!
— Прошу вас, никогда не говорите никаких слов! — не взглянув на нее, устало сказал Родионов, повернулся и сквозь расступившуюся толпу пошел к выходу.
Глава 9
Сестра Ирина
За то недолгое время, которое он провел в проклятом подземелье, белый день успел померкнуть, небо затянулось тучами и
Серая ушастая тень выглянула из подъезда и снова поспешно скрылась, прикрыв дверь, но оставив узкую щелку.
Огромный коричневый дог протащил на поводке упирающуюся изо всех сил хозяйку.
Два бомжа топтались на углу, косо и недоброжелательно поглядывая на бредущего Родионова.
— Вот вам средство, — поравнявшись с ними сказал Павел и протянул им зажигалку. — Испепелите Грыбова…
— Мерси боку! — сказал в ответ один из бомжей, принимая подарок.
Родионов затосковал.
Вот так она любит меня.
Наконец, за спиною послышался частый стук знакомых каблучков. Он удержался и оглядываться не стал, только весь внутренне подобрался и пошел чуть медленнее. Сейчас нужно будет все ей объяснить подробнее, спокойными убедительными словами…
Но Ольга пробежала мимо, словно не заметив его, и устремилась к троллейбусу, в который вскочили уже два школьника с рюкзаками, влезли несколько пенсионеров и неловко карабкалась толстая баба с тележкой.
Обида волной прошла по всему телу, ознобила его от корней волос до ногтей.
И все-таки она не успевала, двери стали закрываться и троллейбус тронулся с места. Но водитель неожиданно затормозил, поравняшись с Ольгой, и она вскочила в открывшуюся переднюю дверь.
Отделившись от стены дома, вслед за нею бросился богато упакованный черноволосый хачик, но дверь с шипением сомкнулась, цапнув его за пальцы, и троллейбус резво ушел вперед. Хачик выскочил на проезжую часть и побежал вслед за ним, но какой-то незримый защитник, хранитель Ольги, швырнул на него сверху горсть синих молний, зачерпнув их с проводов…
Павел проводил взглядом троллейбус, погрозил кулаком двум школьникам, которые, приложив ладони к голове, показывали ему сквозь заднее стекло ослиные уши, и отвернулся.
Воздух был желт и тревожен.
Там на проезжей части, где только что стоял его черноволосый соперник, раскручивалась сухая пыль. Игрушечный смерч стал быстро перебегать улицу, но не одолев и половины пути, выдохся и улегся прямо под колеса стремительного «мерседеса»…
С какою-то пугающей внезапностью все кругом опустело.
Наверху громко стукнула оконная рама и Родионов инстинктивно втянул голову в плечи. Но звона разбитого стекла не последовало. Родионов поглядел вверх и увидел, как над всем городом, на гигантских небесных пространствах готовится грандиозная битва, решительный и окончательный бой двух исполинов — две тяжелые грозовые тучи медленно наползали друг на друга. Их летучие края уже сходились в предварительной разведке, сизые клочья выдранной шерсти клубились в желтом воздухе. Основные силы находились еще довольно далеко друг от друга — темные, непроницаемые массивы с посверками молний. Две первобытные стихии готовились схватиться и некому было встать между ними, погасить взбунтовавшиеся энергии и напряжения.
Старая липа на той стороне улицы, поднялась на пригорок в углу церковной ограды, зашумела всеми своими листьями и тотчас над нею пробежала в небе
ослепительная трещина.Редкие капли дождя стали прожигать на плечах тонкую материю рубашки, но подкатывал уже спасительный уютный троллейбус. Родионов уселся на переднее сиденье, троллейбус побежал, а сзади уже обрушился на него водяной вал, прогрохотал по крыше и вырвался вперед. В одно мгновение асфальт из серого стал черным, и стелилась по нему сизая водяная пыль.
Водитель — пожилая женщина в комсомольской косынке, включила дворники на лобовом стекле. Родионов внимательно разглядывал людей, стоящих на остановках. Может быть, Ольга вышла и ждет его…
Он проехал одну станцию метро, и еще одну, но ее нигде не было.
Родионов вышел и двинулся назад. Через десяток шагов он был уже мокрым насквозь. Он побежал, чувствуя, как холодные струйки текут меж лопаток, щекочут ключицы, просачиваются под пояс брюк. Кроссовки его, полные воды, чавкали и скрипели. Тело отзывалось противной мелкой дрожью, но он уже спускался в подземный переход, вычисляя в уме кратчайший маршрут к своему дому, к горячему душу, к уютной настольной лампе, к стакану дымящегося чая…
Он вошел в вагон, сел на свободное место, скрестил руки на груди, пытаясь поскорее согреться. Что ж, думал он, глядя в пол, две тучи сходятся, сущность у них общая. Просто сшибаются минусы и плюсы, а потом, когда они сольются в одно, никаким топором их уже не разрубишь…
Чертов Грыбов, из-за него все… И не мог он ей так уж понравиться. У нее душа пока что текуча и переменчива, как у всякого ребенка. Вкусы не устоялись и не определились. Ей скажи только, что это ново и оригинально… Паскудные слова, паскудное искусство… И время такое. «Время такое — правды нет!» — вспомнил он и усмехнулся. Но она же славянка, и уже по одному по этому должна любить все ясное и светлое — небо, реку, лес, солнце, поле, грозу… А все эти чертовы подвалы и андеграунды, задворки, разложение, этот якобы утонченный вкус, вся эта мертвечина — почему? Почему ее туда тянет? Любопытство нормального и здорового человека. Уродство тоже чем-то приягательно. Тут нет патологии… А я тоже хорош, полез напролом… Тут спокойно надо, с усмешкой. Акуны и Манаки… Что-то все-таки в этом есть!
Он мигом представил себе дикие лупоглазые племена, непрерывно враждующие друг с другом. Он стал придумывать…
Застолье у Манаков:
«…встает тамада и, высоко вознеся кривой рог, наполненый вином, провозглашает:
— Кара-кара-га-кар-га!.. Акун — хана!
— Что он сказал? — спрашивает Павел у соседа по столу.
— «Акун не должен жить!»
— Почему? — громко вырывается у Родионова.
На две-три секунды стол цепенеет, а потом громовой хохот обрушивается на Павла. Хохочут, хлопая себя по коленям, откидываясь на спинки стульев, хватая ртами воздух. Хохочут мужчины, старики, дети, присевшие у входа, прыскают в ладони суровые женщины-прислужницы… Хохочут долго, до коликов в животе, до слез. Наконец, тамада, стирая рукавом слезы, произносит обессиленным от смеха голосом:
— Очень смешно сказал. Молодец! Давно так не смеялся…
— Но я серьезно, почему все-таки…
— Понимаешь, есть истина… Ну, например, отец — старше сына, так?
— Так, — осторожно соглашается Пашка.
Все одобрительно кивают головами.
— То же самое, когда говорят — акун не должен жить! Это старинная пословица… Ноготь зачем? Срезал, бросил…»
Небольшую повестушку можно соорудить, страниц на семьдесят, прикинул Родионов…
Он поднял глаза от пола и увидел Ольгу.