Оболочка разума

Доктор Рыжиков с поднятым молотком чуть внимательнее посмотрел на него с табуретки.

– Мне кажется, вы что-то задумали, – мелькнула в его голосе тревога.

– Пока не беспокойтесь, – мягко сказал Сулейман. – Можете добивать дырку.

– Вы бы с той стороны последили, – попросил доктор Рыжиков. – Чтобы стена не треснула.

– Она уже треснула, – успокоил его Сулейман. – Но я отсюда не уйду. Я уйду только с вами. Вы сколько уже месяцев носите временную пломбу?

Доктор Рыжиков стал похож на каторжника.

– Лев Христофорович будет ждать хоть до утра, – сказал конвоир подконвойному. – Он сказал, что, если вы почувствуете хоть малейшую боль, он даст вам вырвать свой золотой зуб.

Доктор Рыжиков бил все беспросветней, к тому же заметно замедленней. Будто решил остаться на этом табуретном постаменте действующим памятником самому себе. Лишь бы подальше от мягких, сильных, приятно пахнущих зубоврачебных рук Льва Христофоровича.

Но и сторож у подножия этого памятника тоже, видно, устроился на века.

33

– Ну… Брось костыль, не бойся! Будет держать! Да будет, будет! Ну, я тебя подержу, только отпусти костыль!

Но Жанна впилась в ручку костыля до белых пальцев.

– Отдохнем, – сказал доктор Петрович. – Подогни ноги и повиси. Как на качелях. Покачайся. Вот так, попружинь. Нравится?

Жанна разулыбалась, елозя по полу вялыми ногами.

– Вот так и мы на парашютах… Висишь и песню поешь: «Нам разум дал стальные руки-крылья…»

– Кто вам дал стальные руки-крылья? – мягко осведомился Сулейман.

– Разум! – твердо ответил доктор Рыжиков.

– Извините! – мягко, но непреклонно сказал Сулейман.

– Нет, это вы извините, – мягко, но непреклонно сказал доктор Рыжиков. – Именно разум.

– Когда вы висели на парашютах, вы пели, что не разум.

– А кто же тогда? – в лоб спросил доктор Рыжиков.

– Кто-то другой, но не разум.

– Так вот! – вложил все ехидство, на какое только был способен, доктор Рыжиков. – Сначала, в первом варианте, стальные руки-крылья дал именно разум. Вы, Сулейман, еще молоды, чтобы это помнить. Вы помните второй вариант, в котором руки-крылья дал кто-то другой. А вместо сердца – пламенный мотор, не так ли? А потом снова разум.

– Тогда извините, – мягко улыбнулся Сулейман. – Больше не буду никогда. – И глубокая искра в темных глазах.

– Почему же никогда? Врачи не говорят: всегда и никогда, – великодушно разрешил победитель. – Ну что? Смотри, как хорошо пошла без костылей! Костыли-то забыла! Ага, ага! Перебьешься!

Он подальше убрал костыли, к которым потянулась Жанна. Она балансировала на страховочном поясе. От пояса уходили к потолку мощные резиновые жгуты. Там надежные рельсы, уложенные в стены, служили кран-балкой. Из-за них и разгорелась запоздалая перестройка. Страховочное устройство ездило по ним на колесиках. Таким был первый выход Жанны в свет.

– Дайте! – потянулась она к костылям, чувствуя себя без них позорно беспомощной, как без одежды.

– Держи! – протянул он их. – Молодец, хорошо постояла. Теперь домашнее задание – пять раз туда и обратно.

– Без костылей?! – ужаснулась она.

– Сначала с костылями, – смилостивился он.

Сам себя, с новыми зубами во рту, он ощущал не меньшим героем, чем после самой ярой рукопашной на границе Австрии. Только старался не замечать ехидных искорок в дружелюбных глазах Сулеймана: да, мол, знаем мы таких героев, немало видели. Сулейман висел на шведской стенке, вделанной в стену, и добродушно побалтывал ногами.

– А я пойду, – вздохнул доктор Рыжиков как-то особенно неопределенно. – Опять не в свою функцию нос совать…

– А если я упаду?! – воскликнула Жанна, боясь остаться одинокой.

Тут же в двери молча выросла непоколебимая Сильва Сидоровна, уже совсем сюда переселившаяся на крохотную зарплату. Никого другого пустить на это единственное место при докторе Рыжикове она не могла.

– Может, я с вами? – разделил его решимость Сулейман. – Люди бывают разные, Юрий Петрович…

– Нет! – сказал доктор Рыжиков твердо, еще раз почерпнув мужество в своих новых зубах. Выдержав такое, человек становится способен на многое. – В такую разведку идут одиночки. И гибнут, никого не выдавая.

Все благоговейно притихли, провожая его на неизвестный подвиг.

– Иду в универмаг выбирать люстру, – решил он замести напоследок следы. – Разве не гиблое дело?

…Буквально через час в него стреляли. Подло, неожиданно, из-за угла.

Сверкнуло во тьме красноватое пламя, хлопнул по ушам знакомый звук, ударила волна паленого.

– Ой! – крикнул кто-то.

– Бежим! – отозвался другой.

– Стой! – грозно предупредил доктор Рыжиков, которого на сей раз пуля убоялась.

Один злоумышленник все-таки проскочил у него между ног на свободу. Но второго он ухитрился зажать между кирпичным забором и углом дома, пользуясь для этого картонной коробкой, в которой звякнуло что-то хрупкое. Это и была люстра, купленная только что в универмаге. Не из дорогих, давно присмотренная и выношенная в мечтах об уюте в отделенском коридорчике, благодаря чему он сразу заиграл бы как лишнее обжитое помещение, а не как пресловутые больничные коридоры. Денежки он потихоньку утаивал из внеочередных выездных, чувствуя себя грабителем родной семьи, в свою очередь мечтавшей о телевизоре или о магнитофоне. Словом, кругом преступник. Но уж больно заманчиво представлял он вечера под этой люстрой в тесном кругу родимых больных. Или на старость потянуло к уюту?

Но в борьбе размышлять было некогда. Каждый звереныш в капкане первым делом начинает отчаянно биться. Поэтому в коробку, служившую сейчас прессом, молотили и кулаками, и головой, и чем попало. Каждый такой удар болезненно отзывался в сердце доктора Рыжикова, но он не ослаблял давления. Что там осталось, в коробке, после этого – лучше не думать. Противник был не из тихонь. Уже зажатый намертво клешней доктора Рыжикова, он был готов, как ящерица хвост, оторвать и оставить врагу свою руку. И извивался до последнего. Лишь колоссальный перевес сил помог доктору Рыжикову постепенно, давлением и терпением, утихомирить пленника. Когда сопротивление утихло, доктор Рыжиков пропыхтел:

– Где пугач?

– Какой пугач! – снова задергался «язык». – Пусти! Че пристали! Мне домой надо!

Голосишко был сварливый, безотцовский.

– Ну нет! – хватка у доктора Петровича была еще та, десантная. А хирургические пальцы – чуткие, как миноискатель. – Пока не отдашь, не пущу!

– Нет у меня, Сережка утащил! – Пленник стал хныкать. – Пустите, силы больше, да? Силы больше? Мне домой пора!

– Тебя, брат, из дому и выпускать нельзя! – заверил доктор Петрович, чуть ослабляя нажим. – Придется отвести тебя к родителям, пока целый. А то получат потом без пальцев или без глаза… Ну-ка пошли, показывай, где живешь!