Оболочка разума

– Ну, я предполагаю… – медленно начал Валера брать вес. – Отец кибернетики Норберт Винер мог вложить в это слово… Ну, по-английски, может быть… какое-нибудь «рэбью…». Что-то считающее…

– Так, – постарался доктор Рыжиков скрыть удовлетворение. – А что, собственно, за слово «кибернетика»?

– Ну, это любой знает, – снова легла складка на лоб Валеры. – Это нечто вроде… «управляющее»…

– Так… – нашел свое пальто доктор Рыжиков. – Сутки на размышление. А почему парашют плавно спускается?

– Ну, это легко определить аэродинамическими сопротивлением воздуха, прямо пропорциональным площади развернутого купола, – снисходительно-научно стал поучать Валера Малышев. – Надо взять…

– По-воздуху! – пискнули Анька с Танькой такой Валериной глупости.

– Последнее, – пообещал доктор Петрович. – Как будет по-русски сказать «субпродукты» и как звали унтера Пришибеева?

– Ну, унтер Пришибеев. – Валера крепко наморщился.

Доктор Рыжиков удовлетворенно прошагал к себе. Больше ему не казалось, что против него что-то тут злоумышляют.

Родное логово встретило его приятельским оскалом черепов, челюстей и отдельных деталей черепов, выставленных на полках. Он их дружески осмотрел и стал не торопясь отбирать необходимое. Включил яркую настольную лампу, разложил под ней ватман и перенес на него строго по одной разные фигурки и лоскутки из органического стекла. Кажется, просто лоскутки, а на самом деле доктор Петрович не один и не два вечера выпиливал их под этой лампой лобзиком и напильником.

Это и были кусочки туркутюковского лба и лица, семьдесят семь раз отмеренные сообща с Сулейманом.

Еще на полке стоял очень красивый плоский кожаный чемоданчик. Доктор Петрович достал и его. Блеснула хромированная сталь. Это был детский слесарный набор, невиданный в наших краях и блестевший как хирургический инструмент. Такое можно было раздобыть только где-нибудь в ГДР, что Мишка Франк и сделал, участвуя однажды в заграничном вояже. В чемоданчик еще успешно влезли туркутюковские запчасти и разные вспомогательные спецматериалы. Розовый порошок в мешочке, запасные кусочки плекса, ну и другие там секреты.

Щелкнув блестящим замочком, доктор Рыжиков полюбовался комнатой. Его гордостью был для нее великоватый, правда, но универсальный стол: с одной стороны письменный, с другой – верстачный. И на верстачной стороне стоял будущий архитектурный приз архитектора Бальчуриса – белый пенопластовый поселок какой-то далекой отсюда неведомо-прекрасной пригородной жилой и культурно-оздоровителной зоны. Макет можно было снова везти на показ жене архитектора Бальчуриса.

Доктору Рыжикову очень бы хотелось сделать это немедленно. Может, угостят чаем с вишневым вареньем. И никакого усилия над собой, чтобы сделать разрез человеческой кожи.

Но надо было объяснить Туркутюкову закономерности рассеивания десанта при высадке из двухмоторных транспортных самолетов типа «дуглас». Туркутюков с Чикиным уже жили в одной комнате, правда разгороженные простыней. И Чикин тоже, затаив дыхание, прислушивался к воздушным приключениям доктора Рыжикова. Они втроем пили чай на половине летчика.

– Вот нас в последней операции бросили в ветер, – сказал доктор Рыжиков.

Туркутюков при слове «операция» вздрогнул.

– А если не получится? – выдавил он из себя, как всегда.

– Две тысячи девятьсот шестьдесят с лишним лет получалось, а у нас не получится? – даже обиделся за честь своей марки доктор Рыжиков.

– Две тысячи? – пригнулся под этим грузом Туркутюков.

– За тысячу лет до нашей эры в древней Индии один справедливый и мудрый… – Доктор Петрович с удовольствием опустил в чай печенье и предложил этот способ друзьям. – Один справедливый и мудрый приговаривал виноватых к отрезанию носов и губ.

– И губ?! – содрогнулся Чикин.

– И губ, – хладнокровно подтвердил доктор Петрович. – Но не расстраивайтесь. Той же ночью палач за взятку приделывал эти носы обратно.

– А губы? – Чикина почему-то волновала именно грустная судьба губ.

– С губами сложнее, – откровенно признался доктор Рыжиков, косвенно оправдывая древнеиндийского коллегу-палача.

– А откуда вы знаете? – спросил приговоренный Туркутюков.

– «Ауир Веда» – «Познание жизни», – сослался доктор Рыжиков на первоисточник. – Написал некто Суструта, хоть и древний, но очень культурный индиец. И, кстати, к его наблюдениям нравов мало что с тех пор можно прибавить.

– А красное лицо они исправляли? – грустно осведомился Чикин и вздрогнул.

В дверь постучали.

Доктор Рыжиков взглядом показал ему на всякий случай придвинуться ближе к свой койке.

Но в дверь вошел Сулейман.

– Извините, – он не удержался от улыбки, заметив поднятую им тревогу, и тут же застеснялся этой своей бестактности.

В пакете у Сулеймана было несколько больших красных гранатов и свежих помидоров необыкновенной величины. «С родины завезли, – несколько почему-то смущенно объяснил он. – Родственники жены».

– О чем здесь говорят? – Он сделал вежливый глоток из стакана, который заботливый Чикин поставил на табуретку и ему.

– О ринопластике, – ответил доктор Рыжиков. – Кстати, в Лейпцигском университете хранятся египетские папирусы, где сказано, что ринопластику делали в Тибете за три тысячи лет до новой эры…

– Какую ринопластику? – насторожились двое больных.

– Восстановление носа, – приветливо пояснили двое докторов.

Потом почему-то чисто случайно разговор повернул к судам и свидетелям. Доктор Рыжиков прочитал публике небольшую лекцию.

– Интересно, что в средневековой Руси, при Иване Грозном, доносчика так же пытали на дыбе, как и подозреваемого, – поделился он наблюдениями, как будто недавно вернулся оттуда. – Государево слово и дело – если хочешь засадить ближнего, то и сам покряхти под каленым железом.

Никогда еще доктор Рыжиков не был столь кровожадным, как сейчас, под тихим взглядом Чикина.

– Неплохой обычай был в свое время у древних египтян, – продолжил он путешествие во времени. – За лжесвидетельство заливали в горло расплавленный свинец.