Оболочка разума

– Извините, – мягко не согласился Сулейман. – Я не этому удивляюсь.

– А чему? – Консультант по красоте, оказывается, очень любил задавать вопросы.

– Тому, что одна клетка ничего не делая получает очень хорошее питание, а другая гнет спину так, как Юрий Петрович… Вот один, я видел, в Красном Кресте городском, здоровый, толстый, сидит марки наклеивает за членские взносы…

– Ну, Сулейман, на это у вас никакого удивления не хватит, – образумил его доктор Рыжиков и начал медленно распрямляться. – Ох, спина моя, спина… Неужели никогда не разогнется?

Доктор Коля Козлов, видно, отработанным приемом уперся ему сзади коленом в спину, помогая разгибу.

– Ну, это от способностей зависит, – снисходительно объяснил с табуретки мистер Черчилль. – Я вот всего сам достиг. Волосатой руки не имел. Кому нужна сирота, да еще и горбатая? Только самому себе. Я чужую ложку супа и чужую корку хлеба навек запомнил. Особенно чужие перешитые штаны… И специальность сам себе выбрал, и вкалывал как карла по двадцать часов в сутки… Писал статьи и за себя, и за прохвостов с титулами. Пока до докторской не долез, раньше трех ночи не ложился. В сорок лет коммунальную комнату получил, а то угол в Мытищах снимал… В семь утра на электричку, как пуля. Горбатая, бу-га-га… По морозу ночью в дощатый нужник, в огород. Зато понял, что лучше быть горбатым и умным, чем прямым и глупым. Зато теперь, могу и на дачу пригласить, в два этажа, утепленную, с горячей водой… Вас персонально, златокудрая. Вот уж правда, горбом нажил, бу-га-га…

– Слышали? – торжественно заявила златокудрая в спину доктору Рыжикову, выходящему съесть пирожок. – Приглашают меня! Не делайте вид, что не слышали! И нечего других примазывать!

– Кстати, у златокудрой муж – член сборной области по вольной борьбе, – оторвал задумчивый взгляд от снотворных приборов доктор Коля Козлов и многозначительно потеребил бородку. – И даже раз входил в сборную РСФСР.

– Тебя не спрашивают! – огрызнулась почему-то златокудрая швея, дернув гениальными пальцами нитку, уже привязанную к пластмассовой скуле и уходящую куда-то в угол ощеренного рта, отчего развороченное лицо, где скрепились огрызки кости и оргстекло, насколько могло подмигнуло. – Что толку, что член, если со сборов не вылазит!

– Что у вас тут за люди! – расстроился Черчилль. – То культурист, то борец, то десантник! Ни одного нормального. На консультацию не пригласишь.

– Да хоть в любовницы! – Он еще не знал, на какую нарвался. – От него все равно толку нет. Возится со своей бабой!

– Да что вы! – чуть не лишился дара речи от столь прямого поворота отступивший было обольститель. – Как можно пренебрегать такой женщиной!

– А так! – подтвердила она оскорбленно, так как тоже ненавидела всех борцов и боксеров за явную бесполезность их силы. – Набьет себе куклу песком и бросается на нее… как на… С утра начинает и ночью кончает. И то еле-еле…

– Зачем песком? – озадачился Черчилль.

– Борцовская любовь, – подсказал Коля Козлов.

– А настоящая запрещена? – растерялся далекий от спортивных хитростей жрец красоты. – А! Тренировки! Я так и понял! Бу-га-га!

– Не «бу-га-га», а лучше скажите: если я здесь натяну, ничего или перекосится? – Лариска потеряла конец нерва и рассердилась.

– Где? – оторвал Черчилль взгляд от ее вздрагивающей спины. – Не бойтесь, абсолютно симметричных лиц вообще нет в природе. Это только у роботов. Чем человек талантливей, тем лицо кривее. Слышали? Вон у вашего хирурга какой блин мятый, видели?

– Видели, слышали… – Златокудрая, согнувшись, скользила красными пальцами в лицевых мышцах Туркутюкова. – Вы по делу скажите!

– По делу ничего, можно чуть натянуть, – Черчилль с табуретки напряженно вытянул шею, – только потом не зашивайте по граням, швы чуть смещайте, чтоб углы не выпирали…

Вернулся доктор Рыжиков с полным ртом бутерброда и снова трижды вымытыми, поднятыми, как под дулом, руками.

– Смотрите, а сегодня быстро, – обозрел он поле боя. – Хоть и без бормашины, врукопашную… Ай да мы!

Шесть часов от первого разреза. Пальцы и шеи свело, пот течет под халатами из-под мышек. И все конца не видно.

38

– То, что вы видели, Сулейман, это не счастье, – грустно вздохнул доктор Рыжиков.

– Это? – покачал головой Сулейман. – Если это не счастье, то что тогда счастье? Одна заколка на галстуке знаете у него сколько стоит?

– Не знаю, – сказал доктор Рыжиков. – Я в этом не разбираюсь. Знаю только, что это не счастье, а борьба с несчастьем. Каждый, на кого оно свалилось, борется с ним по-своему. И хорошо, если борется. Разве нам лучше было бы, если бы он пришел в заплатах и слезах, смотрел на нас с упреком: вы и высокие, и стройные… И мы бы чувствовали себя виноватыми. Хоть и «я знаю, никакой моей вины…». Пусть лучше сверкает как елка и смотрит на нас свысока. Не думайте, это не просто. Это надо быть солдатом жизни, несчастьеборцем.

Сулейман посмотрел на доктора Петровича внимательней, чем всегда.

– Вы как от нас с Востока пришли, Юрий Петрович. Как у Омара Хайяма учились. Он ведь тоже сказал: «Жизни стыдно за тех, кто сидит и скорбит…» Я смотрю, вы даже счастливых жалеете…

– Да нет, я не жалею, Сулейман, – тем не менее довольно жалостливо вздохнул доктор Петрович. – «Нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели». Слышали? Должны слышать. Просто я за то, чтобы счастливых было больше. Кто счастлив, кто жизнью доволен, тот и другим добра желает. А другие – это и мы с вами…

– Извините, – Сулейман позволил себе большую, чем когда-либо, твердость. – Извините, сколько я видел, у кого все есть, тот хочет еще больше. А другим никому ничего не желает. Особенно добра.

– Это разные вещи, – терпеливо сказал доктор Рыжиков. – Я не говорю: кто все имеет. Можно иметь все, что хотите, и ненавидеть жизнь. Чаще всего так и бывает: слишком это все дорогой ценой достается. Либо унижениями, которых потом от других требуешь, либо болезнями, которых потом всем тоже желаешь. Еще Сенека говорил: необходимое так легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать, тратя душу. Или еще: природа требует только хлеба и воды, а для этого никто не беден.

– Кто? – спросил Сулейман.

– Сенека, – сказал доктор Рыжиков. – Философ древнеримский.

– Как хорошо сказал, – оценил Сулейман. – Если бы я знал, я бы так жены родственникам и ответил. А то еще думал, но слов найти не мог.

На что доктор Рыжиков окончательно заключил:

– А теперь все же идите домой.

– Извините, – мягко улыбнулся Сулейман.

– Я серьезно говорю, Сулейман.

– И я серьезно. – Теплые золотые искры прыгнули и спрятались в темных глазах. – Вы идите домой, отдохните.

– Я не имею права, – сказал доктор Рыжиков. – Идите, Сулейман, я, к сожалению, не могу вам даже полдежурантских платить за ночной караул. А вам завтра работать.

– И вам завтра работать, – мягко, но твердо не соглашался Сулейман. – Не надо меня обижать, Юрий Петрович.

– Как обижать? – удивился доктор Рыжиков.

– Вы думаете, что перс только за деньги может ночью возле больного сидеть?

– Извините, Сулейман! – попросил теперь доктор Петрович. И очень огорченно, так что у Сулеймана мелькнули в глазах его теплые искры, и от торопливо сказал: