Оборот второй. И пришел творец

Бюст различался гораздо лучше. На него я старательно не смотрел.

— Ох, мальчик… — Глаза мадам Родригес затуманились. — Не надо тебе в это вмешиваться…

— Я уже вмешался, мадам Родригес, — пламенно заверил я. — Мне некуда отступать. Мою любимую держат в заточении. Моему навигатору прищемили хвост. Сейчас ей, возможно, в извращённой форме изъясняется в любви охранник… Вы — моя единственная надежда! И опора, — закончил я, не удержавшись и всё-таки посмотрев на бюст.

На лице мадам Родригес отразилась нешуточная борьба.

— Пожалуйста. — Я постарался придать голосу всё смирение, на которое был способен. — Клянусь, я приму любые откровения! Скажите. Это чё, вообще?

— Ты можешь бороться с экзоскелетом, — сказала мадам Родригес.

Зашибись объяснила.

— И чё?.. То есть, я офигенно вам благодарен, и всё такое, а подробнее?

— Экзоскелет был создан Творцом этого мира для того, чтобы усиливать умения гонщиков, — с непонятной грустью сказала мадам Родригес. — Часть экзоскелета встроена в кресло, часть — в твой организм. Вам рассказывают, что это — требование техники безопасности. На самом деле, вы — всего лишь продолжение того человека, который выбрал вас в качестве марионетки, пришитой к гоночному креслу. Понимаешь… — Она погладила меня по голове. Грустно — как котёнка, которого собираются утопить. — В гонках участвуете вы — но как бы и не вы. Все ваши навыки, умения, даже машины — выбор того, кто вами управляет. Вас выбирают, как щенков из помёта. К вам присматриваются, вами торгуют. А экзоскелет — это поводок, который крепит вас к хозяину. В начале, когда гонщиков только выставляют на торги, индивидуального поводка нет, и экзоскелет работает едва ли в четверть силы. Зато потом, когда сделка заключена, и у каждого из вас появляется хозяин, он может делать с вами всё, что угодно. Управлять гонкой по своему разумению. Рисковать, давить соперников, заставить танцевать в воздухе… даже умереть. Всё! Вы обязаны подчиняться воле хозяина. А ты, если верить товарищу инструктору, не захотел подчиниться. И сумел это сделать.

— Так он херню гнал, — возмутился я, — кукловод этот сра… в смысле, не очень умный человек! Да если б я его слушался, никогда бы победу не привёз.

— Возможно, — кивнула мадам Родригес.

Сняла защитные очки. Достала из кармана халата белоснежный платочек с вышитой монограммой «ЭР» в углу, и аккуратно вытерла слезинки в уголках глаз.

— Я рассказала тебе то, что не должна была рассказывать.

— Да вы не волнуйтесь, мадам Родригес! — поспешил заверить я, — я — могила! Помирать буду — никому не расскажу. Даже через пять жизней помру — не вспомню, о чём вы мне рассказывали. Уже забыл! Я ж понимаю.

— Я тоже, — сказала мадам Родригес. И в руках у неё неведомо откуда вдруг появился шприц. — Всё понимаю, мальчик. И ты меня пойми. Мне много лет, и иногда очень хочется выговориться. Так жалко вас, бедненьких, кто бы знал! Пыхтишь над вами, стараешься! Чтобы экзоскелет прирос как следует. Чтобы все нервные окончания! Чтобы ни ручки, ни ножки не дёргались! Это на тебя разъёмы сели, как родные — а с другими, знал бы, как мучаюсь. — Мадам Родригес скорбно вздохнула. — И всё ради того, чтобы вас в первом же заезде угробили! — ударила кулаком по столу. Но быстро отдышалась, взяла себя в руки. Сильная женщина, ничего не скажешь. — Надеюсь, ты не думаешь, что сказанное мной означает, будто я позволю тебе унести полученную информацию за пределы лаборатории. — Ответа мадам Родригес не ждала, да я бы и не успел ответить. — Ты хотел знаний — ты узнал. А теперь спи, — и мадам Родригес с размаху всадила шприц мне в ляжку.

— А… Э… Мне… Су… ка, — залепетал я, но высказать всё, что собирался, не сумел.

— Спи, мальчик, — грустно сказала мадам Родригес. — Когда проснёшься, ты ничего не будешь помнить.

Глава 27

Проснулся я от уже знакомого резкого запаха. Надо мной стояла мадам Родригес и водила перед носом флаконом.

Я чихнул и сел.

— Как себя чувствуешь? — строго спросила мадам Родригес.

— Спасибо, хреново. Уберите эту дрянь, у меня с неё глюки.

— Что ещё за глюки? — Мадам Родригес нахмурилась.

— Я вижу вас в образе прекрасной невинной девушки. В мире С-P45298/B идут соревнования женихов, вас собираются выдать замуж за нелюбимого, в то время как ваше истинное призвание — заниматься наукой. И вы пришли ко мне с просьбой о том, чтобы я лишил вас невинности. Вы медленно, чарующе раздеваетесь передо мной. А я так пленён вашей красотой, что все мои члены сковала неловкость. Ну, кроме одного…

— Охальник! — Обалдевшая поначалу мадам Родригес очнулась и влепила мне затрещину. — Пошёл вон отсюда!

— Нет, нормально, — обиделся я. — Сами травят хрен знает чем, а потом ещё по башке стучат.

Поднялся с кушетки.

— Что последнее ты помнишь? — заглядывая мне в глаза, настороженно спросила мадам Родригес.

А я лучше всего помнил её фразу о том, что когда проснусь, ничего не буду помнить. И интуиция настойчиво подсказывала, что чем меньше вспомню, тем здоровее буду.

— Красоту и грациозность вашего танца. — Я протянул руки к мадам Родригес. — Это незабываемо!

Мадам Родригес залилась краской — и впрямь как невинная девушка. Уже другим тоном, больше умоляя, чем приказывая, повторила:

— Уходи! Этьен, уведи этого маньяка.

Дружелюбный зять товарища инструктора, маячащий в дверях, кивнул на выход:

— Пошёл.

Я не заставил себя уговаривать.

Пока шагал в камеру, вспоминал то, что, согласно убеждённости мадам Родригес, должен был забыть.

Судя по тому, что всё прекрасно помнил, это «должен» подействовало на меня так же, как несколько часов назад — воздействие неведомого оператора, чтоб он себе пальцы об мышь переломал. То есть, никак.

Если верить мадам Родригес — а спрашивается, почему бы ей не верить? — на поводок нас, гонщиков, сажали в буквальном смысле слова. Подключившись к поводку, мы становились кем-то вроде игровых персонажей. И игроки рулили нами, как хотели. Могли позволить гонщику действовать на своё усмотрение, а могли полностью подчинить себе.

Гонщикам говорили, что о них таким образом заботятся. То, что товарищ инструктор лучше знает, как ехать, здесь, похоже, никому и в голову не приходило оспаривать. До тех пор, пока не нарисовался весь такой бунтарский я — который, в общем-то, на странные помехи и внимания особого не обратил. К моменту выхода из машины уж точно был готов списать фокусы организма на «бухать меньше надо», и если бы не служебное рвение товарища инструктора, давно и думать позабыл, как руки-ноги не слушались. Мало ли, что кого не слушается — Филеас, вон, каждый вечер в дрова, и ничего.

Мадам Родригес, судя по её реакции, с тем, что со мной происходит, тоже столкнулась впервые. Но она не удивилась. Она догадывалась, что так может быть.

Однако рассчитывать на то, что расскажет мне больше, чем уже рассказала, кажется, не стоит. Она и то, что сказала, говорить не стала бы — если бы не была уверена, что я всё забуду.

С одной стороны. А с другой стороны, товарищу инструктору она тоже ничего не сказала. Допинг не нашла, победу тебе привезли — всё, иди в баню, разбирайся сам.

И вот уж эта падла однозначно попробует разобраться, с живого меня не слезет.

И что делать, спрашивается? Слушаться поводка? Так проиграю ведь! Хрен бы я сумел кого объехать, если бы его слушался… Ну и, значит, топчись оно конём. Буду ехать по-своему. А кому не нравится — пусть к Жан-Полю идёт права качать. Мне что велели делать? Правильно, побеждать. И я победил — ну, по крайней мере, сегодня. А победителей, как известно, не судят.

Эх, с Дианой бы хоть словом перекинуться! Уж она должна догадаться, что за хрень со мной происходит. Ну и в целом узнать, что там у неё за отношения с этим Амадеем — с которым то целуется, то в футболке другого парня спит.