Образ жизни

В очередной выходной Каролина ждала, что Пётр зайдёт за ней и они, как обычно, проведут этот день вместе. Не дождавшись, она постучала в его комнату и узнала, что он ушёл. — Ещё темно было, — сказали ребята, — надел бушлат и ушёл тихонько. — Она вернулась к себе, переоделась и пошла, почти уверенная, что знает, где он. Во время прошлой их встречи Пётр обмолвился, что начал читать по списку Доры Исаковны. Она вздрогнула и внутренне сжалась, когда он упомянул книгу со зловещим названием «СС в действии». Её страшила его первая, возможно не вполне осознанная, реакция отторжения и то, что он не зашёл за ней сегодня, подтверждало её опасения. Детские и школьные годы Каролины пришлись на страшное время оккупации и становления новой власти. Она, как и многие из её поколения, считала, что выработала иммунитет, нашла свою раковину и укрылась за её створками, а он, думала она, не защищён как Адам, изгнанный из рая. По пути она подбирала слова и устраивала мысли, набегавшие одна на другую. С первых дней знакомства с Петром она очертила круг запретных тем и никогда к нему не приближалась. Каролина миновала пустой парк, быстрым шагом прошла мост, ступила на песок острова и остановилась. Они часто бывали здесь вдвоём, одной ей стало страшно. Она не решилась пересечь густые заросли, пошла вдоль берега и облегчённо вздохнула, когда, обогнув остров, увидела Петра. Он сидел на их бревне, услышал её шаги, встал и пошёл навстречу.

— Не дождалась? Извини. Я уже собрался идти.

Сели. Каролина отдышалась, терпеливо ждала, с чего он начнёт.

— Ночью я видел ров, наполненный младенцами, мёртвыми и живыми. Я ходил, ел, спал, Татьяна Михайловна читала мне стихи, а их в это время бросали в ров, и те, кто бросал, ещё живы. Сидел и гадал: к тебе пойти или напиться.

— Поможет?

— Конечно. Испытанное средство.

— Пётр, — она впервые так назвала его, — я не хочу, чтобы между нами что-то стояло.

— Совсем ничего?

— Не ёрничай. Дай мне сказать, пожалуйста. Всё, что ты прочтёшь и узнаешь, — ещё не вся правда. До войны в Польше жили три миллиона евреев. Почти все они погибли, а тех, кто выжил и вернулся, убивали их соседи поляки. Сейчас в Польше почти не осталось евреев. Подожди. — Она прикрыла ему рот ладонью. — Я скажу банальность, но потерпи. Цивилизация, культура, этика, мораль — всё это тонкий налёт, даже скрести не надо. Немного ослабить уздечку, бросить идиотский лозунг и вылезет звериное нутро, а нам с ним жить.

— Не пугай. Я оптимист.

— Поросята тоже рождаются оптимистами. О том, как жить, в другой раз. Хорошо? Пожалуйста, ответь мне чистосердечно: у тебя есть хоть тень сомнения во мне?

Пётр остановил её жестом. — Раз нет сомнения, так нет и тени.

Они ещё долго сидели, обнявшись, согревая друг друга. Ветер гнал тоскливые облака, временами выглядывало солнце.

— Как тебя занесло в металлургию? — спросил Пётр.

— Бес попутал и отчим настоял. Этот институт моя Голгофа. Ты меня спас, мой рыцарь.

— Тогда помоги мне разрешить одну загадку. Кто мы друг для друга?

— Ты мне друг. В самом полном смысле этого слова.

— А как же всё остальное?

— Разве близость мешает взаимному пониманию? По-моему, наоборот.

— Что же тогда любовь?

— Подростком я много размышляла над этим. У Адама Мицкевича есть стихотворение, оно так и называется «Сомнение» [7] . Каждая строфа заканчивается рефреном: «Дружба ли это? Любовь ли это?» Всё же лучше, чем в Библии, не скажешь. Попробую точно перевести.

7

«Сомнение» — А.Мицкевич, перевод В.Звягинцевой.

— Не трудись. «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».

Каролина просияла. — Ты знаешь Библию?

— Не всю, не очень и оставлять мне некого, осталось только найти, к кому бы прилепиться.

Её покоробило от последних слов, но горькой иронии она не уловила.

Когда Пётр вновь появился в читальне, Дора Исаковна спросила:

— Начинаете видеть мир в истинном свете? — И добавила: — Мудрый царь Соломон предупреждал: «многие знания — многие печали» и утешал себя: «всё проходит». Последнее вы найдёте у Куприна.

Первый студенческий год Пётр прожил в тесных временных рамках.

— Помочь я тебе не смогу, — предупредила его Каролина, — учусь по принципу «сдала и забыла».

— Но сдаёшь ты хорошо.

— Это как раз то, чего тебе недостаёт — школьные навыки.

Антон помогал охотно и был вправе рассчитывать на взаимность.

— С тобой хорошо сидеть, тянуть пиво и трепаться. Ты даже выпивший никогда не лезешь в душу, — признался он однажды.

Два-три вечера в неделю Пётр работал в мастерской. Как-то в мастерскую заглянула Каролина. Молча смотрела как он работает. Сказала задумчиво: — Не думала, что это может быть так интересно.

Список книг, составленный Дорой Исаковной с указанием томов и страниц, начинался с трагических событий последних лет и погружался в глубь веков, постепенно худея. Ветхий Завет, на котором должна была покоиться эта перевёрнутая пирамида, в списке не значился, и потому пирамида осталась усечённой. Довольно скоро всплыло имя Лиона Фейхтвангера и Пётр, нарушая хронологическую стройность списка, прочитал все его исторические романы. Насыщенная событиями проза расширила кругозор, навела на грустные размышления, что всё уже было, но пружины истории не обнажила. И тут он открыл Ключевского. «Предмет истории — то в прошедшем, что не проходит». Начав с печальных страниц об истреблении евреев во времена Хмельницкого, Пётр вернулся к первому тому академического издания лекций В.О.Ключевского и прочитал все восемь томов.

Незаметно Каролина тоже втянулась в вечерние бдения, читала «Иностранную литературу» и другие толстые журналы. Глядя на Петра, погружённого в очередной академический том, она осторожно напомнила, что всё хорошо в меру.

— Отвлекись, почитай хороший роман. Будет о чём поговорить. Что именно? Поищи в каталоге «Живи с молнией» Митчела Уилсона.

Когда Пётр вернулся и пошутил, что взял, наверное, продолжение, она взглянула на заглавие «Жизнь во мгле», раскрыла книгу, прочитала на обороте титула «Live with lightning» и начала тихо смеяться.

— Вот ты только что цитировал мне что-то вроде каламбура из своего нового кумира: «Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живёшь». Эта книга не случайно названа «Живи с молнией» — блистай, чувствуй, что живёшь, но раз там — значит во мгле. — И уже совсем тихо, наклонившись к Петру: — Не той дорогой идёте, товарищи.

История Эрика и Сабины пришлась как нельзя кстати. «Эрик не то швед, не то чех. Сабина итальянка, приятель её из ирландцев. Никого это не заботит, во всяком случае, в романе речь об этом не идёт. Все они просто делают свою жизнь, — размышлял Пётр. — А я? Я перетекаю из общаги в общагу и всё наперёд известно — выучат, направят на работу, дадут очередную койку… Вот где собака зарыта. Можно, конечно, подшустрить, но и только». Он вспомнил, как подшустрила Валентина. Она, наверное, не ожидала, что отзыв вывесят в назидание другим, менее расторопным.

Обсуждение прочитанного не состоялось. Когда Каролина затронула эту тему, Пётр сказал: — Ты мне больше такие романы не подсовывай. Чего зря душу травить красивой любовью.

Молча дошли до общежития. У дверей Каролина спросила:

— Без подробностей. Книга понравилась?

Пётр кивнул.

Во время летних каникул Каролина присматривалась к молодым людям из её окружения и ловила себя на мысли, что сравнивает их с Петром. Её насторожили слова матери, сказанные при встрече. Когда она, загорелая и жизнерадостная, выпорхнула из вагона, мать отступила на шаг, окинула её взглядом и спросила: — Нас ждут сюрпризы? — По дороге домой они сидели на заднем сиденье такси, и мать вернулась к первому впечатлению от встречи. — Любовь красит женщину. Там кто-то есть? — она постучала себя по груди. Каролина заверила её, что сюрпризов не будет, и не ответила на второй вопрос. В этот свой приезд она вспомнила как школьницей, закончив приготовления ко сну, зажигала свечу на своём столе, садилась перед ней в пижаме и, глядя на пламя, давала оценку событиям прошедшего дня. Старалась не обманывать себя и даже верила, что её это удаётся. Правда, утром многое виделось в ином свете, но она продолжала исповедоваться перед огоньком и засыпала с лёгким сердцем. Этим летом свеча вновь появилась на её столе, но огонёк упорно не помогал ответить на рефрен Мицкевича и, в конце концов, она призналась себе, что это любовь. На вопрос: — Что это меняет? — Ответила: — Ничего, — и решила больше не откладывать давно задуманное. Решила и задула свечу.