Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси
Шрифт:
Под Москвой Едигей пробыл недолго. Скоро к нему явились послы («скоропосольницы») из Орды и сообщили о происходящих там смутах. «Некий царевичь», воспользовавшись уходом большого количества татарских вооруженных сил в Русь, выступил против хана Булата и чуть не захватил его. Хану удалось спастись лишь потому, что проводники повели царевича по неправильному пути (за что он их перебил), да и бывшая в то время мгла помешала обнаружить местопребывание Булата («и сътвори ему спону проводьникы его, привед его на торг, а не на царя, его же и пересечи повеле; бе же и мъгляно тогда велми, но мало самого царя не захвати»). По данным летописи, испуганный Булат желал вернуть в Орду вооруженные силы, отвлеченные походом на Русь, и потому потребовал немедленного прибытия Едигея. Тот повиновался. Что им руководило: желание ли сохранить на золотоордынском престоле хана, при котором он занимал положение временщика, или же стремление, воспользовавшись междоусобиями в Орде, помочь свержению Булата и занять его место, —
После этого началось отступление татар. Сначала Едигей отправил военный отряд с захваченными пленниками («преже воя отпусти со множеством полона»), а 20 декабря (через три недели после прихода под Москву) двинулся сам с основными военными силами.
Летописи отмечают, что нашествие Едигея принесло много зла Русской земле («а зла много учинися всему хрестьянству…»). Там, где побывали татары, они все сметали на своем пути («вся бо земля пленена бысть»). Население понесло громадные потери («и убыток велик бысть везде»). Те из русских людей, кто не попал в плен, бежали, бросая свое имущество, достававшееся захватчикам («иде же не были, но все мещуще бегаху, а то все хищници взимаху»). Количество русских пленных, взятых татарами, было столь велико, что (по данным Типографской летописи), уходя из Руси, каждый татарин уводил с собой до 40 человек русских.
Надо думать, что разбираемый вариант летописного рассказа о нашествии Едигея был составлен вскоре после самого события. Об этом свидетельствуют точность и деловитость изложения, отсутствие излишней стилизации и литературных длиннот.
На основании картины, нарисованной в разбираемых летописях, можно сделать небезынтересные выводы о русско-ордынских отношениях начала XV в., особенно если сравнить некоторые существенные моменты осады Москвы Едигеем, с одной стороны, и наступления на этот город Тохтамыша четверть века тому назад — с другой. Несомненно, Орда в начале XV в. была еще сильна. Разорение, причиненное Руси Едигеем, по своим губительным последствиям, вероятно, заставило русских людей вспомнить времена Тохтамыша. Сейчас, как и тогда, татарские войска прорвались в самый центр страны, подошли к Москве. И, однако, за эти четверть столетия Русь все же окрепла. Тохтамышу удалось ворваться в Москву и учинить там погром. Едигей на быстрый штурм города уже не решается. Он хочет заставить жителей сдаться измором, готовясь к длительной зимней осаде столицы Московского княжества.
В 1382 г. татарским захватчикам было легче использовать в своих интересах рознь между русскими князьями как следствие политической раздробленности, чем в 1408 г. Тогда взятию Москвы Тохтамышем очень помогли враждебные Дмитрию Донскому князья рязанский и нижегородско-суздальские. Сейчас расчет Едигея на вражду между князьями Василием Дмитриевичем московским к Иваном Михайловичем тверским не удался. Это не значит, что теперь уже была ликвидирована политическая раздробленность или было достигнуто единство действий между русскими князьями. И раздробленность еще не была преодолена, и политические распри между князьями продолжались, а может быть, еще более обострились. Дело было совсем не в этом, а в ином.
Во-первых, слишком сильно давали себя чувствовать губительные последствия татарских набегов, и поэтому борьба с ордынской опасностью все более начинала восприниматься как общенациональное дело, важное для всех княжеств, независимо от взаимоотношений между ними. Враждовавшим между собой правителям отдельных княжеств приходилось в данном случае действовать под давлением народных масс, требовавших единодушного отпора захватчикам.
Во-вторых, политика Орды была слишком скомпрометирована в глазах самих русских князей. Помощь ордынским правителям часто слишком дорого обходилась для тех, кто ее оказывал. Олег рязанский указал Тохтамышу, шедшему к Москве, броды на Оке, а тот на обратном пути разорил Рязанское княжество. Нижегородско-суздальские князья помогли Тохтамышу обмануть москвичей и заставить их пустить в город татарское войско, а через десять с небольшим лет Тохтамыш выдал ярлык на Нижегородско-Суздальское княжество Василию I. Методы, к которым прибегали татаро-монгольские ханы, стараясь поссорить между собой русских князей под видом поддержки одних против других, уже не могли никого обмануть. Доверие к тем предложениям, с которыми обращались ханы к правителям отдельных русских земель, было утеряно. И поэтому Иван Михайлович, князь тверской, конечно, желавший ослабления Московского княжества, предпочел тем не менее не связываться с Едигеем.
В-третьих, наконец, нельзя не учитывать такого важного фактора в развитии русско-татарских отношений, как политическое усиление Московского княжества.
Оно было сильнее во времена Едигея, чем в годы Тохтамыша. Это обстоятельство следует принять во внимание, рассматривая комплекс условий, позволивших Москве в 1408 г. избежать той участи, которая ее постигла в 1382 г.Если с 1382 по 1408 г. изменилась Русь, то произошли за это время изменения и в Орде. Но развитие здесь и там шло в разных направлениях. В русских землях происходил процесс политического объединения, в Золотоордынском ханстве наблюдался постепенный упадок центральной власти, усиливались смуты. Орда уже не могла надолго выбрасывать на Русь крупные военные силы, которые поглощались во время внутренних междоусобий среди татарской феодальной знати. Как раз в тот момент, когда Едигей готовился к длительной осаде Москвы, весть из Орды заставила его подняться и быстро уйти туда.
Московские правители извлекли уроки из событий 1382 г. Правда, московский великий князь и в 1408 г. (так же как в 1382 г.) не проявил инициативы и энергии в деле обороны города и уехал в Кострому. Но в Москве он оставил других князей, которые и должны были взять на себя организацию ее защиты. Очевидно, активные действия народных масс в 1382 г., принявшие характер национально-освободительного движения, испугали представителей господствующего класса и заставили их в 1408 г. не упускать из своих рук власти в Москве.
Может быть, в силу определенной политической тенденции, присущей представителям феодального лагеря, в летописном рассказе о нашествии Едигея не показана деятельность народа. О нем говорится только в связи с понесенными им бедствиями. Летописи по большей части молчат о том сопротивлении, которое народ оказывал захватчику. А раз Едигей, несмотря на то что в его распоряжении была большая военная сила, отказался от мысли быстро завладеть Москвой, раз он послал в Тверь за самострелами, тюфяками и пушками, значит, русский народ сопротивлялся и притом весьма упорно. Но летописи на этот раз (в противоположность повестям о нашествии Тохтамыша) нарочито подчеркивают руководство обороной со стороны князей и молчат о народе.
Повесть особого типа о нашествии на Русь Едигея сохранилась в составе Тверского сборника [2162] . Отличие данной повести от только что рассмотренной заключается главным образом в том, что она очень мало внимания уделяет осаде татарами Москвы, а преимущественно говорит об их действиях в других областях Руси. Это нельзя объяснить неосведомленностью автора повести относительно московских событий. Нет, он, очевидно, обладал какими-то источниками, по которым мог судить о том, что происходило в пределах Москвы. Так, например, он приводит список бояр (отсутствующий в других летописях), находившихся в Москве, когда к ней подступил Едигей с татарскими воинами. Очевидно, недостаточный интерес повести к московским происшествиям следует объяснять не тем, что ее автор мало знал о них, а тем, что круг его интересов выходил за пределы Московского княжества. Для автора данного варианта повести наступление Едигея на Москву представляет собой лишь один эпизод в длинной цепи бед, которыми сопровождалось для русского народа татарское нашествие на Русь в 1408 г. В повести подчеркнуто, что вступление на Русскую землю полчищ, приведенных Едигеем, — это общерусское бедствие («се же зло сътворися грех ради наших над людми рускыми и над народом христианскым»), а борьба с захватчиками является общенациональным делом. Руководствуясь этой точкой зрения, повесть уделяет наступлению на Москву ордынских военных сил столько же места, сколько их нападениям на другие русские города.
2162
ПСРЛ, т. XV, стр. 482–484.
Как будто, на первый взгляд, все это свидетельствует о широте политического кругозора автора, борца за общерусские интересы. Но это только на первый взгляд. В действительности же скорее можно говорить о его известном провинциализме, о неумении выделить главное в цепи наблюдаемых явлений, дать им глубокую политическую оценку, об отсутствии у него правильной исторической перспективы. В силу всех этих причин осталась неосвещенной роль Москвы во время нашествия Едигея, о которой в повести рассказывается как об одном из пострадавших русских городов, а не как об общерусском политическом центре.
Если учитывать, что разбираемая повесть дошла до нас через тверской летописный свод, то можно думать, что она составлена где-то в пределах Тверского княжества. Поэтому ее автор, выступая, по его словам, защитником интересов всей Руси, воспринимает эти интересы через узкую призму, отражающую взгляды местных, тверских феодалов. Чувствуется в повести и прямая неприязнь к Московскому княжеству, выразившаяся, например, в том, что осталось совсем не упомянутым имя московского великого князя Василия Дмитриевича. Не случайно, по-видимому, пропущено в повести указание на обращение Едигея за военной помощью к великому князю тверскому Ивану Михайловичу. Надо думать, автору не было приятно предавать гласности двойственную позицию, занятую его князем, не желавшим портить отношений ни с Едигеем, ни с Василием I и поэтому лавировавшим и избегавшим прямолинейных действий.