Обреченный на смерть

— Все выгребли служивые, государь — гуси не гогочут, петухи не кукарекают. Ой, как скверно!

— Почему, Никита?!

— Народ зол, а мы вдвоем, без команды воинской. Убить могут. Нападут ночью на нас внезапно и сонных зарежут. Или сарайчик отведут на отшибе и запалят его. Либо еду дурманом приправят.

От таких «радужных перспектив» Алексея передернуло, однако он уже брел из последних сил, сильно хотелось есть, да и отдохнуть хотя бы дня три, в баню сходить и в тепле отоспаться.

— Государь, я тебя по отчеству называть буду, вроде ты из однодворцев, сын боярский — тебя могут и пожалеть. А вот если кто меня в лицо признает, то убивать будут обязательно. Хотя…

Капитан задумался и кхекнул от сдерживаемого смешка. Затем посмотрел на царевича уже весело.

— Солдаты могут вернуться за житом и сеном — когда санный путь будет. Так что не тронут нас, побоятся расправы. А мы просто заблудились, а мужикам скажем, что воинская команда на подходе. Им только страха нельзя показывать, да оружие под рукой держать.

Огнев пошел уверенно вперед, Алексей за ним, смотрел, как возле домов толпятся местные селяне в обносках, похожие на нищих. Нет, он прекрасно знал из учебников, что при царях в это время народ бедствовал — но не до такой же степени?!

По мере их приближения, народец стал буквально исчезать — было где-то с полсотни душ, но вот ушли женщины, затем мужики и старики, лишь детишки подсматривали из-за сараев. Да с обреченно поникшей головой, зыркая глазами из-под кустистых бровей, стоял мужик в изодранном армяке. Видимо, представитель местной власти, которому от исполнения обязанностей деваться было некуда.

— Устрой нам ночлег, да в тепле. И чтоб чисто было. Коням сена задать немедленно — видишь, как исхудали. Нам еды сготовить — заблудились мы от команды — она скоро придет.

— Да как же так, намеднись были служивые, всех кур с гусями свели. Сказали жито десять четвертей сготовить — мыслимое ли дело, да мы едва столько собрали. Уже в муку толченую кору добавляем — а ведь хлебушко недавно собрали, урожай плохой был. Детишки мрут, от голода пухнут, а что по весне начнется…

— Не причитай, — отрезал капитан. — Мы не у вас ревизию проводить будем, а дальше пойдем. Так что мясо неси — и не плети мне, что зверь в лесах пропал вместе с ягодой и грибами, а рыба в реке и озере исчезла. По-доброму отнесешься — команда у тебя дня не пробудет, ан нет, так на неделю постоем встанем. Ты меня понял, шпынь ненадобный?!

— Все понял, милостивец. Баньку вам затопим, в ней и спать можно будет — тепло всю ночь сохранит. Лошадок ваших обиходим, сенца им зададим. Эй, Митрий, Сенька! Хотя дожди такие были, сгнило травы много, покупать придется, а где нам бедным полушек взять?! Ни одной монетки в домах нет — все на подати ушло. Худое лето, урожая нет, одни горести!

Глава 2

— Тут нужно держать уши на макушке, государь. Глаза у всех злые, на душегубство бы пошли, но токмо боятся нас — оружные мы, враз укорот сделаем. А ты, ваше высочество совсем другой стал, не прежний — такой путь проделали, другой бы драгун давно упал, а ты прошел.

Грубоватая похвала пришлась Алексею по сердцу — да он и сам ощущал, что тело стало куда крепче, чем десять назад, когда он окончательно пришел в себя в этом новом мире, который для него являлся самым натуральным прошлым — расстояние в прорву лет, до социалистической революции два века должно пройти.

— Скажи, Никита, почему здесь такая нищета?! Почему всего на три дома, не столь и больших по размеру, полсотни душ, ведь внутри битком набито народа — представляю какая грязь с вонью внутри.

— Так подворную подать берет большую, вот и не расселяются людишки. И одной оградой все обносят, чтобы платить меньше. А дома не столь большие потому, что за каждую печь деньги тоже берут. И топят по-черному из-за этого — за печные трубы по целому алтыну платить надобно. И за колодцы подьячие мзду требуют — потому на все сельцо один выкопан, на речку бабы с коромыслами ходят. Теленок родиться — плати, умер кто — хоть полушку, но положи за домовину. Восемь десятков поборов и податей на черный люд положено — хоть деньгу с копейкой, но заплати.

В голосе капитана впервые прорезалось скрытое осуждение существующих порядков.

— Три шкуры с мужика содрать, конечно, можно, но токмо несколько раз. Вот потому деревеньки стоят пустые — бежит народ, куда глаза глядят. Эти селяне еще черносошные, то есть в казну платят, над ними только «крапивное семя» в начальстве. Владельческим крестьянам куда горше приходится — дворянство обнищало вконец, потому и мурыжит своих крепостных, как только может. Ну а те, кто по моложе бегут — кто в Сибирь, за Урал-камень, кто на окраины, или в Литву, либо к казакам на Дон, Терек или Яик.

«Безрадостная картина, и полная безнадежность. Война, конечно, много горя принесла, но тут и без нее страсти-мордасти идут вовсю. Налоговый пресс все соки выжимает, воинские команды ведут себя так, словно территория оккупирована ими как неприятелем, произвол страшный царит. Темнота и нищета, поголовная неграмотность, антисанитария вокруг — потому население редкое. А еще смертность чудовищная при такой жизни, особенно детская, тут гадать не приходится.

А ведь чем больше налогоплательщиков, тем полнее казна будет. Главное богатство любой страны в людях заключено, а тут даже к скоту отношение лучше. Эх-ма, почему в России всегда так через задницу делается, а не по уму, с бережным отношением?!»

Алексей тяжело вздохнул и уселся на грубо сделанный топчан. Их завели в утепленный сарай, разделенный на две половины перегородкой, посредине которой была встроена сложенная из камней печь. Щели в бревенчатых стенах были замазаны глиной, под потолком волоковое оконце для выхода дыма. Пол земляной, но чисто выметенный — судя по всему недавно тут приплод держали, а также птицу — перья по углам видны.

— Здесь солдат на постой всегда ставили, царевич — самая лучшая постройка. Ведь служивые, если в домах их поселить, баловать начинают, да баб потихоньку валять. А мужики злобствуют, но сказать ничего не могут — побьют их сразу, а то и покалечат.

— Понятно, — Алексей привалился к каменной стенке печи — она была даже не теплой, горячей. Через толстую ткань епанчи жар шел, по всему телу разлилась приятная истома. И не заметил, как задремал, положив ладонь на эфес шпаги, настолько он вымотался…

– Эй, царевич, упреешь скоро!

Алексей затравлено осмотрелся, дым уже ощутимо чувствовался. Стало страшно — их заперли и подожгли, воспользовались, что уснули. Нужно было выламывать дверь, и там с боем прорываться.