Обретение Энкиду

Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.

– Может, еще и Мурзика в постель возьмем?
– спросил я.

– А что?

– И кошку, - добавил я.

– И кошку, - фыркнула Цира.
– Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...

– Ну вот еще, - встрял Мурзик.
– Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось...

...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения "Халдейугольпром" были начаты масштабные разработки угля.

И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.

Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног - и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.

И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние - опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.

И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду - друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.

И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.

И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...

Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш - мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя - доверчив и беззащитен.

И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.

А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.

Я взял копье и вышел ей навстречу...

Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.

– Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...

– Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? обращался ко мне Мурзик.
– Ну вот, вышли мы к ней и говорим: "Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!.." А она стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...

– Ты Цире рассказывай, - сказал я сквозь слезы.

– А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: "Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!" А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей - р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы - хохотать. Понравилось? Еще - нна!

Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не обижалась:

– И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком - то есть, великий герой Энкиду - наступать стали. И сказала смерть великому герою Энкиду: "Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а Гильгамеш останется на земле, среди людей".

– Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх! Энки-ллах!

– Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша...
– переводил я для Циры.

Мурзик тяжко вздохнул.

– Это всего лишь твоя прошлая жизнь, - сказала Цира.
– Я хочу, чтобы ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и продолжать земное бытие.

– А на фига мне это бытие, - пробормотал Мурзик, - коли Энкиду помер... и сотник мой тоже, я же знаю... Я помню, как он помер... Сам его и тащил, а кишки за ним по земле волочились... Меня на другой день убили, попали стрелой в глаз. Я даже детей по себе не оставил. Вот и Энкиду - он тоже...

– Мурзик!
– гневно сказал я.
– Что еще за разговорчики? Я тебе как твой господин приказываю! Ты обошелся моей матери в хорошенькую кучу сиклей, мерзавец! Забыл? По тебе давно экзекутарий плачет! Допрыгаешься...

– Ну...
– замялся Мурзик.

– Мурзик, мы, твои друзья, хотим, чтобы ты вернулся к нам, в это прекрасное место, - сказала Цира. Очень строго. И добавила: - Арр-гх-энки!

– Ну ты, Цирка, даешь...
– сказал Мурзик-Энкиду. И завопил: Эль-эль-эль! Еб-еб-еб!

– Не богохульствуй, Энкиду!
– прикрикнула на него Цира.

– Ах-ха! Я Энкиду! Я убил сторожа, поставленного богами! Я плюнул смерти в харю! Мы с сотником перепили трех харранских подпоручиков уложили их под стол и сняли у них с поясов кошели! Мне ли тебя, девка, бояться! А, Цира, девка с кривым глазом! Энн-ахха! Кх-л'гхама!

– Мы хотим, чтобы ты вернулся в свое земное бытие, в свое нынешнее воплощение, Мурзик, - настойчиво сказала Цира. Я видел, что она покраснела.
– Ты нужен нам здесь, в этом прекрасном месте. По счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!

Мурзик громко закричал, задрожал всем телом и распахнул глаза. Рванулся с дивана. Мы с Цирой едва успели его подхватить.

– Стой, ты куда!..

– Она заберет!.. Она заберет его!.. я не успею!..

– Кого?

– Гильгамеш... Ой.

– Это я, - сказал я.
– Даян.

– Ой, - смутился Мурзик и обмяк на диване.

Я сел рядом с ним на диван. Цира ушла в ванную - мыться. Она была вся мокрая.

Я крикнул ей в спину:

– Я велю Мурзику подать тебе горячего молока!