Обретение крыльев
Шрифт:
На прошлой неделе Скай сочинила песенку и распевала ее в саду. «Госпожа наша Мэри очень злая кошелка. Эх, огреть бы ее хорошенько метелкой». Я просила: «Не пой, у Гектора есть уши». Но Скай никак не могла отделаться от песенки. Кончилось все железным намордником. Его надевали на раба за воровство еды, но и за болтовню тоже, как выяснилось. Скай держали четыре мужика, в рот ей засунули зубцы, а потом застегнули приспособление на затылке. Она так громко кричала, что я прикусила щеку и рот наполнился медным вкусом крови. Два дня она не могла говорить и есть. Спала сидя, чтобы железо не порезало лицо,
Я вышла из винного магазина, перед глазами стояли ранки на губах сестры – после этого происшествия она перестала петь. От тяжелых воспоминаний меня отвлекли крики и запах гари.
Над старой биржей поднимался столб черного дыма. Первое, о чем я подумала: «Денмарк. Город наконец загорелся, как он хотел». Я подобрала юбку и, отталкиваясь тростью с кроликом от булыжников, заспешила вперед. В корзинке звенели бутылки с виски. Боль отдавалась в бедре.
На углу Брод-стрит я остановилась. То, что я приняла за пожар, оказалось огромным костром перед биржей. Вокруг него толпился народ, а на ступенях биржи стоял почтовый служащий и швырял в пламя пачки бумаг. Каждый раз, когда падала пачка, взметался ввысь пепел и ревела толпа.
Я не понимала, чем толпа так взбудоражена, и мне очень хотелось это выяснить, но я вспомнила, что маленькая госпожа наказывает кнутом опоздавшего раба точно так же, как и заблудившегося.
Я плелась с опущенной головой и заметила на земле листовку, подпаленную и растоптанную. Наклонилась и подняла ее.
«Послание духовенству южных штатов. Сара М. Гримке».
Я остановилась как вкопанная. Сара. «Сара М. Гримке».
– Отдай листовку, черномазая! – рявкнул старый лысый мужик, от которого несло кислятиной. – Дай сюда!
Взглянув в его красные слезящиеся глаза, я сунула находку в карман. На ней было имя Сары, ее слова. Пусть сжигают остальные бумаги, эту они не получат.
В тот вечер Скай и Гудис подойдут к моей кровати и скажут: «Подарочек, о чем ты думала? Надо было отдать ему листовку». Но что сделано, то сделано.
Я не обратила на мужика внимания, повернулась и пошла прочь, подальше от его вони и загребущих лап.
Он ухватился за ручку корзины, дернул. Я потянула ее к себе, но он не отпускал.
– И что ты вообразила? – покачиваясь, спросил он. – Что я отпущу тебя с этим?
И тут полупьяный идиот заметил в корзине бутылки виски, лучшего в Чарльстоне. Он облизнулся.
– Вот, возьми выпивку, – предложила я, – а я заберу книжечку.
И отдала ему корзину. А потом, прихрамывая, пошла прочь вместе с моим хитрым кроликом и смешалась с толпой.
Маркет-стрит осталась позади. Солнце разливало по гавани оранжевые отблески, ограда сада отбрасывала зеленоватые тени. Взад-вперед по улице мчались пролетки, запряженные лошадьми.
Я не торопилась. Я знала, что меня ожидает.
Недалеко от усадьбы Гримке я увидела пароходную пристань и белое оштукатуренное здание с вывеской над дверью «Пароходная компания Чарльстона». Мужчина с карманными часами в руке запирал дверь. Когда он ушел, я спустилась на пристань и села, укрывшись за деревянными ящиками, понаблюдала за ныряющими пеликанами. Затем вынула книжечку из кармана, с ладони слетели
хлопья сажи. Над некоторыми фразами пришлось потрудиться. Спотыкаясь на том или ином слове, я пристально всматривалась в буквы, пока не проявлялся смысл. Это напоминало поиск картинок в облаках.Достопочтенные друзья!
Обращаюсь к вам как раскаивающаяся рабовладелица с Юга, безоговорочно признающая тот факт, что негр не раб, которым можно владеть, а человек милостью Божьей…
Маленькая госпожа приказала высечь меня кнутом при свете луны.
Когда поздно вечером я появилась у ворот без привозного виски и денег, она велела Гектору позаботиться обо мне. Было темно, на черном небе проступали яркие, словно вырезанные из олова, звезды, и светила полная луна. Фигура Гектора отбрасывала на земле четкую тень. Он снял с пояса кнут из бычьей кожи.
Я всегда черпала силы у матушки, а она умерла.
Гектор привязал меня за кисти рук к столбу крыльца кухонного корпуса. Последний раз меня секли за то, что я училась читать, – одна плеть, на сладкое, как говорили у нас, – и Томфри привязывал меня к этому самому столбу.
На этот раз десять плетей. Цена за то, что читала написанное Сарой.
Я ждала, повиснув спиной к Гектору. Мне было видно, как Гудис скрючился в тени у ограды огорода, а Скай притаилась около кухни. Глаза ее сверкали, как у ночного зверька.
Я зажмурилась, чтобы отгородиться от этого мира. Зачем он нужен? Зачем вообще все это?
Первый удар обжег, словно в спину вогнали раскаленный штырь. Я услышала, как трещит хлопок платья, и почувствовала, как разрывается кожа. Земля ушла из-под ног.
Я не удержалась и завопила. Я закричала, чтобы разбудить Господа.
Мне ясно вспомнились слова из Сариной книжечки. «Человек милостью Божьей».
Я представила себе пароход. Увидела, как поворачивается его колесо.
На следующий день я снимала с маленькой госпожи мерки для нового платья, прогулочного костюма из шелковой тафты – нужной каждому вещи. Она сделала вид, что ничего не случилось, и обращалась со мной непривычно ласково.
– Подарочек, что скажешь об этом золотистом цвете, не слишком он бледный?.. Нет другой такой швеи, как ты, Подарочек.
Когда я измеряла сантиметром длину юбки, разорванная кожа на спине натянулась и я стиснула зубы от боли. Еще вчера Фиби и Скай положили мне на спину компресс из черной патоки для обработки ранок, но легче от этого не стало. Каждый шаг причинял боль. Я шаркала по полу, не поднимая ног.
Маленькая госпожа, стоя на примерочном ящике, повернулась вокруг себя. Она напомнила мне старый глобус из кабинета господина Гримке и то, как он вращался.
В парадную дверь постучали, следом послышался топот Гектора по коридору к гостиной, где госпожа пила чай.
– Госпожа, приехал мэр, – позвал он. – Просит вас выйти к двери.
Мэри сошла с ящика и высунула голову в коридор. Госпожа состарилась, волосы у нее стали как лунь белые, но по дому она ходила. Раздался быстрый стук ее трости, потом до нас донесся льстивый голос: