Обрученная с врагом

— Мартин, — окликнула она. — Мартин, ты меня слышишь?

Мартину казалось, что он не сумеет ответить. В конце концов, мертвые не говорят с живыми.

— Да, — произнес он. Слова царапнули горло и рот. — Да, слышу.

Пальцы Анны-Марии сильнее стиснули его руку. Почему-то Мартин подумал, что его бывший психотерапевт вздохнула с облегчением.

— Послушай, — негромко сказала Анна-Мария. — Они с самого начала хотели тебя казнить. Я вызвалась это сделать сама. Это был единственный шанс тебя спасти. Потому что иначе ты бы…

Мартин вспомнил, как Анна-Мария лежала на кушетке с дымящейся отмирающей рукой. Вспомнил, как загонял печати в почерневшую, потрескавшуюся кожу.

— Ты предала меня, чтобы спасти мне жизнь, — проговорил он. Рука разжалась, медленно погладила его по запястью.

— Да, — откликнулась Анна-Мария. — Я сделала вид, что всей душой тебя ненавижу. И мне поверили…

— Почему здесь так темно? — спросил Мартин. Пусть тюрьма, пусть больница, но свет-то тут должен быть. Анна-Мария коротко ахнула, и этот тихий возглас хлестнул Мартина жгучей многохвостой плеткой.

— Анна-Мария? — окликнул он.

— Здесь… здесь не темно, Мартин, — ответила Анна-Мария, и Мартин моментально представил себе больничную палату с белыми стенами, озаренную осенним солнцем. Представил как всегда идеально белый и безукоризненно отглаженный халат Анны-Марии, волосы, скрученные на затылке, изгиб красивых губ. Представил самого себя — униженного, опозоренного, выброшенного из жизни.

— Я тебя не вижу, — признался он и услышал в своем голосе какие-то бабские, истерические нотки. — Не вижу.

Снова послышались шаги — Анна-Мария отошла в сторону, и Мартин испугался, что она уйдет совсем, оставив его одного в этом непроницаемом мраке. Но она вернулась и прижала к виску Мартина что-то прохладное, пластиковое. Послышалось механическое чириканье — должно быть, так работал прибор — и Анна-Мария каким-то чужим голосом произнесла:

— Да… Да, ты не видишь. Похоже, блокировка метарола выключила зрительную зону твоего мозга.

Прибор отодвинулся от виска, и Мартин почувствовал, как гладкая поверхность под ним вздрогнула — должно быть, Анна-Мария опустилась на край кровати. Мартин услышал какой-то странный звук и не сразу понял, что он означает.

Анна-Мария плакала.

Так прошло несколько минут — никто из них не произнес ни слова — а потом Мартин услышал скрип открывающейся двери и вновь разобрал знакомые шаги, сопровождаемые стуком трости. Неужели дядя Эрих?

— Ох, мой мальчик… — действительно, дядя Эрих. Патер ду патти приехал к тому, что осталось от племянника. — Я и не предполагал, что все так закончится.

Анна-Мария всхлипнула и поднялась с кровати. Мартин вдруг почувствовал злость — острую, тяжелую, бьющую по невидящим глазам. Злость, от которой начало знобить.

— Да? А что ты предполагал, дядя Эрих? Что ты планировал?

Мартин рванулся было вперед и тотчас же ощутил, как натянулся протянутый поперек груди ремень, что удерживал его на кровати. Благоразумно. Не сбежит и не свалится.

Сухая старческая рука погладила его по щеке. Мартин не видел дяди Эриха, но чувствовал, что тот улыбается, и его улыбка полна печали и горечи.

— Я планировал новую династию, Мартин, — признался дядя. — Старая, видишь ли, полностью изжила себя. От нее было много вреда и никакой пользы. Принц Андреас казался мне идеальным вариантом. Твоя роль была в подписании нового законопроекта об ограничении ведьм в правах. Мина, чтоб рванула, но не уничтожила всех.

— Я, значит, был разменной монетой, — прошептал Мартин. Несколько мгновений назад ему казалось, что хуже и больнее, чем есть, уже не станет.

Стало.

— Ах, дитя мое, — вздохнул дядя Эрих, вроде бы совершенно искренне, но Мартин никак не мог поверить в то, что он сочувствует и признает свою вину. — Мне жаль, мне действительно очень жаль. Но ты жив, и это самое главное. Скоро мы поедем домой.

«Скоро мы поедем домой» — именно так сказал дядя Эрих много лет назад, когда вошел в больничную палату, где юный Мартин, раздавленный своим горем, сидел на койке и смотрел в окно — там шел первый снег, и мир, в отличие от его души, был чистым и белым.

Все возвращается. Все всегда возвращается.

— Анна-Мария, — позвал Мартин и услышал быстрые легкие шаги: Анна-Мария подошла к нему и сказала:

— Да, Мартин, я тут. Я с тобой.

Щеки вдруг стали влажными, и Мартин понял, что плачет. Своими слепыми бесполезными глазами — плачет.

— Лучше бы ты убила меня, — произнес он. — Лучше бы ты убила.

Глава 9

На то, чтобы заново освоиться в доме дяди Эриха, у Мартина ушло две недели. Патер ду патти и его многочисленные слуги сделали все, чтобы он чувствовал себя комфортно и уютно — конечно, с определенными поправками.

Мартин занял свою прежнюю комнату на втором этаже. Дядя предлагал первый, но получил категорический отказ. Утром Мартин медленно спускался по лестнице, проходил через холл и выбирался в закрытую оранжерею. Это было просто. Двадцать широких ступеней, сто сорок пять шагов по чуть поскрипывающему паркету к предусмотрительно открытой двери — и появлялся запах травы, воды, цветов, звук щелкающих ножниц садовника и гравий под ногами. Еще пятьдесят два шага — и Мартин выходил к своей скамье. Рядом с ней стоял стол: Мартин определял его по запаху свежезаваренного чая и темного шоколада в вазочке.

Он садился на скамью, протягивал руку и брал чашку. В первый раз, когда Мартин нащупал тонкую фарфоровую ручку, пальцы вдруг затряслись, и он расплескал чай на скатерть. Тотчас же появились шаги, легкий холодный шелест убираемой скатерти и звон посуды, а затем голос домоправителя почтительно произнес:

— Все готово, господин Хольцбрунн.

Мартин протянул руку и взял чашку. На этот раз у него получилось донести ее до рта и не расплескать.

В первые дни после возвращения Мартин почти все время пребывал в тихой истерике. Боли не было — была лишь тьма. Приглашенные дядей Эрихом врачи делали уколы, щелкали сканерами, и Мартин засыпал: ему снились яркие сны, и в несколько мгновений после пробуждения Мартин наивно верил, что все еще зряч. Но потом тьма наваливалась на него горячим сухим брюхом, и Мартин понимал, что теперь так будет всегда.

Его не убили. Его сделали калекой, и это было хуже смерти. Мартин прошел через несколько скрупулезных осмотров и проверок, и вердикт докторов был однозначен: потеря зрения необратима.

— Дитя мое, король Андреас жаждал твоей казни, — признался дядя Эрих однажды. — И требовал, чтобы тебя отключили от аппаратов, пока ты был в коме. Но мы с ним договорились.

— У вас ведь есть способы влияния, — произнес Мартин без выражения. До него донеслась тихая усмешка дяди Эриха.

— Да, — просто ответил он. — Даже на короля.