Обручник. Книга первая. Изверец

Он смотрел на землю, на ее весеннее роскошество, и думал, что вот она, земля, всегда преданна человеку. И, как когда-то, в развитие своего многовекового заблуждения, христиане утверждали, что Бог отдал душу во спасение рода человеческого, так во имя чего ее отдаешь ты?

Этот вопрос вырвался сам по себе. И Володя, взяв прутик, написал на высыхающем прибережье:

– Если в тебе нет ярости осознания своей правоты, отойди от борьбы.

Сидя на корточках, он так забылся, что не заметил, как рядом оказался кто-то.

А обнаружил это, когда здоровенная сапожина наступила на его писанину и пристальный присмотрщик, коему было поручен за обоими Ульяновыми следить, спросил:

– Будущее рисуешь?

– Нет, настоящее иллюстрирую.

И тут же неведомо откуда набежавшая волна смыла все то, что еще можно было прочитать.

И Ульянов выпрямился.

Его озадачило, что урядник обратился к нему на «ты».

Но тут же увидел, что у блюстителя просто благодушное настроение. Что тот и минутой позже подтвердил:

– Ведь Паска нонче! – как-то совсем простецки произнес он. И Володя понял, что охраннику его лояльности просто хочется с кем-либо поговорить. Но раз подвернулся он, то почему бы не совместить полезное с приятным.

Блюститель какое-то время осоловело оглядывал окрестности, потом начал:

– Каторжане нарабатывают в себе злобу по отношению ко всему кандальному и утешительному.

Сперва Володя подумал, что в слове «скандальный» он пропустил «с» и потому оно прозвучало как «кандальный».

Но «утешительный» при чем тут?

И вдруг понял, что тот хотел сказать «Утеснительного». И это язык не дает ему как надо распоряжаться собственной речью.

– И если человек, – продолжил урядник, – способен отвести беду от себя, то почему он не отводит ее от других?

От него – помимо живого сивушного духа – попахивало дымком дремучести.

– Один мне умный человек говорил – а был он явно из бошковитой команды, – продолжил урядник, – что в печали каждый постигает степень загаженности, – нет, кажись, загнанности своей души.

Он зачем-то забрел в воду по щиколотку и оттуда, ласкаемый небольшой волной, провозгласил тоже, видимо, сугубо чужое:

– Ты должен воскресить тех, кто уже умер, и просчитать тех, кто еще не родился.

Володя хмыком хотел выразить свое отношение к этой фразе, как урядник неожиданно рухнул в воду и, возопив: «Тону!» – на карачках выполз на берег.

И тут же к нему подскочили двое, которые, видимо, наблюдали за всем, что происходило на берегу. Подхватили его под руки и повели прочь от реки.

– Вот так все сходится! – сказал он, полуоглянувшись в сторону Володи.

Глава четырнадцатая

1

Предчувствие – это не что иное, как ожидание того, что должно случиться или произойти.

Поэтому Володя Ульянов предчувствовал, что где-то идет параллельная сила, которая домогается той откровенности жизни, какой, собственно, так не хватает и ему.

Как-то Ульянову удалось познакомиться с одним, как тот про себя говорил, трижды бывшим.

Сперва он был преуспевающим ловеласом, потом ушедшим в себя мудрецом и, наконец, богобоязненным монахом.

В пору, когда его Володя встретил, он просто жил в отдельной от других каморке, водил неимоверное количество кошек, и – по утрам – кормил с руки голубей.

Так вот этот человек ему сказал, что устал молиться, устал просить о чем-либо Бога и устал, можно сказать, жить.

Но все же он не хотел умирать.

Из любопытства. Ему было интересно узнать, чем же все это кончится?

А когда Володя у него поинтересовался, что же это «все»? Он просто ответил:

– Когда человек подбирается к веку своего существования, то за его спиной остается многое из того, что он уже не способен осмыслить, тем более осуществить. Да и отчувствовать и даже озвучить тоже. И это нечто – тоска по мудрости. Тот самый задний ум, на который так легко умеют уповать русские.

Этот человек, почему-то с почти безбровым лицом, словно он их каждый день, выходя на люди, специально подпаливал, обладал той магической силой, которая к нему притягивала, опять же из любопытства: а что он еще изречет или содеет?

– Здравый смысл, – как-то сказал он, – это понятие сугубо безропотное. Как сундук, в котором ты хранишь вещи. А все, что имеет истинный интерес, существует вопреки ему.

Кажется, невесть что сказал старик. Но заставил Володю задуматься. Что-то с чем-то сопоставить, чтобы или принять это безоговорочно за истину, или положить под пилу спорности.

– Жизнь – это упрощенный вариант понимания отношения к нам Вселенной.

Сказать откровенно, тут у Володи были какие-то шансовые варианты попробовать уточнить: Бога ли он имеет в виду или тот самый Высший Разум, о котором стало модно вести разговоры последнее время.

Видимо ум, а может, интеллект, как ученее сказать, никак не хотят смирить Володю с мыслью, что в появлении жизни на земле участвовал Бог с набором своих примитивных манипуляций, которые пытаются, но ничего не могут не только объяснить, но и прояснить.

Потому ему даже милее думать, что он произошел от обезьяны, в период эволюции добившись той самой неимоверности, которая, конечно же, когда-то станет эталоном.

Но ему было приятно, ежели бы сам Бог или его наместник на земле сообщили людям о его исключительности. О том, что он самый-самый.

Он знал одну старую актрису, которая из букетов, преподнесенных ей поклонниками, сделала некий «гербарий любви», лукаво при этом добавив:

– Женщина – это собиратель вселенской информации. Причем делает она это душой, умом и даже чревом.

Далее она говорила, что мужчина, любящий хищных животных, женственен по натуре.

– Вы заметили, – произнесла актриса, плавя в глазах воск прошлого, – даже кошка вымогает у нас ласку. А вы хотите, чтобы перед этим устояла женщина.

Да вы скажите какой-нибудь даме, что у нее необыкновенная попа, то она тут же вообразит себя пупом земли.