Обручник. Книга первая. Изверец

Значит, кто-то следит за настроением в университете.

Но – кто?

С этим вопросом он «укутался», если так можно выразиться, в скучную лекцию, которую читал чахленький, почти безжизненный профессор, фамилию которого Володя до сей поры не усвоил. А в полдень чей-то зычный голос провозгласил:

– Студенты! На сходку.

– Куда? – послышалось несколько вопрошающих воплей.

– В актовый зал.

И тут Володя совершенно забыл о той самой осторожности, о которой часом раньше думал с трезвой определенностью.

Теперь его несла на второй этаж, где располагался актовый зал, некая сила, ни объяснить, ни понять которую было невозможно.

Сгрудились у дверей актового зала, которые оказались запертыми.

– Что делать? – вопросил кто-то из менее решительных.

– Ломать! – кажется, не своим голосом, но приказал, именно приказал, Ульянов.

И тут же двери, под напором охваченных азартом тел, с треском распахнулись.

Запахло прахом раненого дерева.

И зал, едва заполнившись, заклокотал.

Тут не было ни здравого смысла, ни сколько-то сходных с этим действий. Работали одни чувства. Оголенные, как провода. Они только что не искрили.

– Товарищи!

Голос прозвучал так, словно бил языком только что вырванным у колокола, вот-вот готовым ударить в набат. В нем кипела сдерживаемая сила.

– Товарищи! – повторил незнакомый Ульянову парень, на лацкане которого пламенела какая-то нашивка или брошь. Видимо, для того, чтобы хоть чем-то отличаться от остальных.

– Нет лучшего в мире слова, как «товарищ», – продолжил он. – Оно сразу дает понять, кто есть кто. Оно объединяет, воодушевляет, зовет. Так поклянемся же с этим словом во главе поддерживать друг друга!

– Надо требовать свободы! – выкрикнул кто-то.

– И законности! – подвторил ему еще один голос.

– Главное, нужна правда! – подытожил эти выкрики председательствующий.

И в этот самый миг в зале наступила испепеляющая тишина. И все увидели инспектора Потапова.

Грузной, да и грозной тоже, глыбой он появился в проеме дверей и оттуда же, от порога, крикнул:

– Господа! Именем закона требую немедленно разойтись!

Зал все еще пребывал в летаргии неожиданности. Потом вдруг всшевелился, словно ему сделали инъекцию просыпа, и сразу несколько голосов завопили:

– Вон! Вон отсюда!

– Долой! – вырыднула толпа.

Потапов окинул зал своим налитым кровью взором и заметил Володю Ульянова. И, видимо, ринулся в его сторону, когда студенты, повскакивав со своих мест, стали теснить его к выходу.

Свист и улюлюканье, казалось, накалили само здание университета. И Володя услышал, как за его спиной со звоном разбилось стекло.

Хотя он мог поклясться, что в него никто ничем не бросал. Повеяло уличной прохладой, которая, однако, не остудила кипящую неуемность толпы.

И в это время, в том же проеме дверей, в котором минутой раньше скрылся Потапов, появился ректор.

Он шел почти трусливой походкой. Но осмелел уже в зале, где вдруг наступила непривычная в данном обстоятельстве тишина.

– Успокойтесь, господа! – начал он несколько неуверенно, потом набрал, как ему казалось, нужный тембр. – Все, о чем вы сейчас кричите, можно сказать спокойным голосом. И тогда больше шансов, что мы друг друга услышим.

И тогда ведущий с ректором диалог студент, который, собственно и председательствовал на сходке, протянул ему некую бумагу.

– Что это? – понаивничал ректор.

– Наши требования.

Володя краем глаза увидел такие вожделенные слова: «Русская жизнь невозможна. Студенческая жизнь невозможна!»

– А что же тогда возможно? – спросил ректор.

И это было ошибкой. Он снова бросил спичку в бочку с порохом.

Крики тут же превратились в адскую какофонию.

Потом прорезался бас председательствующего:

– Значит, вы не согласны выполнить наши требования?

И он – без перехода – обратился к бушующей толпе:

– Товарищи! – вскричал, правда, на этот раз почему-то петушино, ибо минуту назад басил. – В знак протеста оставляем университет!

– Правильно! – понеслось из разных углов.

– Они еще за нами побегают, – сказал кто-то за спиной у Володи и, видимо, не дожидаясь, когда у него спросят почему, пояснил: – Им жалованье платить перестанут.

– Уходим! – кричал предводитель сходки. – Сдавайте билеты.

Лишь на миг возникло некое замешательство. Потом стихия все же пересилила, и первый студенческий билет был почти швырнут на кафедру ректору.

Кто-то рядом считал вслух:

– Раз… два… пятьдесят…

А вскорости была объявлена цифра, про котрую кто-то сказал:

– Ни туда, ни сюда.

Действительно, только одного билета не дотянули до того, чтобы их была сотня.

Володя, естественно, не мог, вернее, не имел права быть вне этой неполной сотни.

И когда его догнал тот парень с увертливыми глазами, пытаясь быть беспечным, спросил:

– Ты, кажется, с Дона?

– Да. Со станицы зимовейской.

– Постой! Это у вас там родились и Разин, и Пугачев?

– Совершенно верно! И Генералов тоже.

Они прошли несколько сотен шагов, прежде чем парень сказал:

– Почему билет не сдал, я как-нибудь расскажу другой раз.

– Ну зачем? – неброско глянул на его жалкость Ульянов. – Это же дело сугубо добровольное. А потом, зачем быть таким, как все.

И парень, видимо все же непонятый, побрел от него прочь.

Глава шестнадцатая

1

Если отвлеченнее об этом подумать, то очень легко представить себе такую картину. Бал кончен. Гости разошлись. Прислуга мечется, чтобы навести повседневный порядок. А душа того, ради кого все это затевалось, так и осталась пуста.

И тогда он лезет в шкакулку за револьвером.

Нечто подобное испытывал Володя Ульянов, когда пришел с той самой сходки, которую – как-то на одном дыхании – провели взбунтовавшиеся студенты.

Вспомнился ему давний разговор с другом семьи Яковлевым, когда он сказал: