Обручник. Книга вторая. Иззверец

* * *

Трудноощутимые чувства преследовали Леву Розенфельда ровно до той полосатой версты, которая известила, что Россия осталась за спиной и впереди вожделенная заграница.

Его биография прыгала, как блоха по белым покрывалам: родился в Москве, гимназию окончил в Тифлисе, теперь вот – в двадцать-то лет и – к тому же, законченным марксистом – направляет свои стопы не просто за рубеж, а под крыло самого Ульянова-Ленина.

И не столько под его защиту, сколько под его разврат.

Да, именно так сказал ему один из провожавших друзей.

Аквариум, как минимум, должен иметь три составляющих: емкость, воду и рыбу.

Лева всхохотнул.

– Водоросли забыл.

– О! – вскричал друг. – Хорошо, что напомнил. Ты даже не вода, а водоросль.

Он помолчал, потом вернулся к тому, что определил ему впервоначалье:

– Нет, ты все же – вода.

– На мутность намекаешь? – догадливо поинтересовался Лев.

– Нет. Ты – среда, в которой обитают живые существа и, вместе с этим, давитель на все стенки сосуда.

– Слишком мудро, – заметил Розенфельд, уже придумавший себе партийный псевдоним Каменев.

– Рыба будет резвиться внутри аквариума. Враждовать. Даже пытаться выпрыгнуть из него.

– А вода? – спросил Лева.

– Она должна быть невозмутимой.

– А у Ленина какая роль?

Вопрос для Розенфельда был принципиальным.

– Он – хозяин аквариума.

– А рыбок?

– Ну, это ты узнаешь на месте.

С тем они и расстались.

Вроде что-то шутливое было в рассуждениях друга.

Но оно все равно задевало.

И задевало оттого, что его ожидала вопиющая подчиненность.

Что-то сугубо мелкое, традиционно еврейское.

А ведь он не затем ступил на революционную стезю.

И еще одно привело его в «стан бунтарский», как неожиданно охарактеризовал увлечение социал-демократией его любимый учитель.

– Чтобы ничего не делать, надо хоть что-то знать.

Учителю казалось, что революционеры – это люди, стремящие себя к вечному безделью.

– Ну, какую работу производит ваш Ульянов, находясь за границей? – вопрошал он и добавлял: – И за какие деньги?

Тут и Льва ущемляла одна подробность пополнения партийной кассы – это побирушечье.

Такая же русская знаменитость, как Максим Горький, ездит по всему миру и клянчит деньги на содержание не только самого «аквариума», но и того, кто его демонстрирует гостям.

В Тифлисе он слышал еще об одном недоучке.

Кобой тот себя повеличал.

Неведомо по какой причине, но не окончил он семинарию, потянуло его с небом общаться посредством телескопа.

Это же оказалось прикрытием истинного увлечения юного грузина.

А оно было таким же, как и у него, Лейбы Розефельда, по нынешнему наименованию Льва Каменева.

Псевдоним серьезный.

Вернее, крепкий.

Надо все делать, чтобы его оправдывать.

По загранице, как Льву показалось, поезд шел заметно шустрее.

И паровоз без конца погуливал, словно кого-то приветствовал.

Но спутники – по большей части – были людьми постными.

А некоторые откровенно неприятными.

Словно тут перевозили только что повздоривших соседей.

Но вот, в противовес всем, два улыбчивых лица.

Он и она.

Прислушался к их говору – русские.

– Ну и завез ты меня, Миша, в страну Глухонемию.

Лева – про себя – улыбнулся.

Точно определила девка.

Только прислушался он к тому, что они скажут еще, как те перешли на шепот.

И именно из шепота, из его полузмеиного шипения, выползла песня:

О чем задумался, детина,Седок приветливо спросил.

И юноша вдруг оборвал песню.

– Вот смотри, какое лингвистическое несоответствие: обращение сугубо грубое – «детина», а вопрошение-то «приветливо».

– Ну ты и зануда! – заметила девушка, и Каменев понял, что это, конечно же, студенты, которые приехали сюда учиться…

«А чему?» – про себя спросил он некое пространство. – Вот этой немоте?».

Молодые же люди затеяли еще одну песню:

Вечерний звон,Вечерний звон.Как много думНаводит он.

И тут в вагон вошли ревизоры.

И, минуту спустя, стало ясно, что студенты ехали, как в России говорят, «зайцами».

И на них строго стал смотреть весь вагон.

Тогда Лев, пружинно поднявшись, оказался рядом с рдеющими щеками???

– Я уплачу за них штраф, – сказал он с той торжественностью, с какой прокуратор отменил бы распятие Иисуса Христа.

И сунул контролерам деньги.

И они закивали, «загудили», как – в рассказах – будет он вспоминать этот случай.

Но студентов все же увели с собой.

И вдруг к нему подошел явно заграничного вида старичок, который, однако, заговорил по-русски.

– Зачем вы это сделали?

Ведь здесь не принято – на людях – демонстрировать свою щедрость.

И – направился к выходу.

И Лева так и остался в недоумении.

Неужели все инакое тут под строгим пристальным присмотром? Проштампованное немотой.

5

Когда кто-то сказал, что ему не хватает психологической уверенности, Коба расстроился.

Вернее, сначала проказнил себя воспоминанием. И только потом расстроился.

Особенно после того, как, уже в который раз, вспомнил стихи трижды клятого Дмитрия Донского:

Идут неделя за неделей,За годом год,За веком век.И вот природа просмотрелаКак стал безумен человек.Безумен – это не всесилен,С намеком, что оно грядет,Всеотречение РоссииОт Богом посланных забот.А что народ?Без лишних ражей,Как было это много раз,Он простодушно в землю ляжетИ душу дьяволу отдаст.