Обручник. Книга вторая. Иззверец

Мот не первый человек, с которым Волошин пожелал свести дружбу.

Первым был тоже студент по фамилии Чудин. Который, как мог, оправдывал свою фамилию. Но дочудить до конца ему не удалось, его арестовали.

При этом он выкрикивал что-то из классики, типа: «Тираны мира, трепещите».

Но трепетал сам в полуобъятьях двух полицейских, которые волокли его, как он когда-то определил название арестантского фургона, к «карете вечности».

Почти что помелом, обмели вокруг Чудина тех, кто разделял его мысли, но Волошина не тронули. Больше, наверно, оттого, что он до конца еще не успел раскутать прелесть студенческой жизни.

Только как-то раз один из университетских доброхотов ему сказал:

– Вы хотите юридическую науку сделать семейной традицией, так научитесь, для начала, уважать закон.

Омываемый же его глупостью остров, – почему-то именно так назывался совершенно материковый кусок суши, – именовался Смысловским.

Об этом сокрушалась молочница, которая у их подъезда оказывалась каждое утро:

– Ведь надо такое нагадать или придумать.

На «острове», как утверждал ему один персонаж двора – истопник бани Федосыч, жили почти одни дураки.

Но это еще подлежало проверке.

В подпитии про себя Федосыч говорил, что он был мастером по «шальному делу» и несколько раз находился там, где, по его словам, «бог даже в командировке не бывал».

У Федосыча была внучка.

Как ее было настоящее имя, Макс так и не узнал, а истопник ее величал Муркалюшка, что-то все же, видимо, от Марии, Мурки, как некоторые звали, и рюшки, которые она любила, как и все створчатое и плессированное.

Родителей своих Муркалюшка не знала.

Даже не предполагала, что они когда-либо были.

Правда, Федосыч намекал, что мать, может, где-то и имеется, а про отца сказал так:

– Одуванчиковой был породы. На него дунули, а он плюнул. И вот – Муркалюшка.

И Макс долго недоумевал, внучка-то она ему по сыну или по дочери.

С Муркалюшкой у него сочинилось любовное приключение.

Но это еще по первоприездью.

То есть, когда он едва появился в этом дворе на предмет организации тут жительства.

Он не сразу понял, что в ней погибла великая актриса. Ибо Муркалюшка так мастерски разыграла подвернутость ноги с последующей, почти безнадежной на какое-либо выздоровление хромотой, что этого дива хватило бы до окончания учебы в институте.

Но Муркалюшка, когда он ее пыхтя и отдуваясь, доволок до дома, вдруг выпорхнула из его объятий, прошлась как ни в чем ни бывало туда-сюда и сказала:

– Ну что ж, ты мне подходишь.

– В каком смысле? – поинтересовался он.

– В том, что я уже было разочаровалась в мужчинах, что уже исчезли способные носить девушек на руках. Оказывается, нет. И я рада такому своему заблуждению.

И протянула руку для знакомства.

А на второй день – это было воскресенье – они оказались в лесу.

Роща, соскелетенная еще по осени, обезлиственными тоще смотрелась на фоне двух роскошных барских усадеб, обсадивших себя со всех сторон хвойными напушами.

– Ты единственный на моей памяти Безрукий Демон, – смеясь, называла она его, намекая, что за все время, что они были в уединении, он ни разу не попытался исследовать ее на ощупь, пользуясь только пустыми, как намеки на что-то значительное, жестами.

Макс смущался, но продолжал вести себя с прежней застенчивостью.

Хотя в обыкновенной, светской, можно сказать, общительности, он поднаторел, и мог войти в любой дом без особого мондража.

Но лесное уединение… Где к тому же все просматривается на многие метры в разные стороны…

Так они не спарились, как могло быть подумано спервоначалу.

Больше того, Муркалюшка неожиданно спросила:

– А ты знаешь, что такое сомати?

– В общих чертах, – соврал он, поскольку понятия не имел о чем, собственно, речь.

Про себя же он отметил, что лжи способствуют три обстоятельства.

Первое – уединение с женщиной.

Второе – природа, не умеющая скрывать своего превосходства над человеком.

И третье – запах хвои.

Да, да! Элементарной хвои.

В нем улавливается дух каких-то раскованных пространств.

– Так вот сомати, – назидательно начала Муркалюшка, – это состояние, в котором человек оказывается перед смертью.

– Клиническая смерть? – вновь фальшиво понаивничал он.

– Нет, это как бы остановка перед тем, как оказаться на Том Свете, и чем окончается пребывание на этом.

– Интересно! – опять же полукавил Макс.

И вдруг открыл еще одну закономерность. К вранью лучше всего располагают женщины-проститутки. Ежели бы перед ним была бы, скажем, та же Александра Михайловна, которую за глаза он звал Сашук. Так вот при Сашук ничего подобного не пришло бы и в голову. Надо было все воспринимать серьезно и обстоятельно.

Однако, здесь есть смысл доиграть спектакль до конца.

– А, может, это летаргический сон, – не унимался Волошин.

– Нет! – тряхнула головой Муркалюшка так, что из прически вылетела заколка, которую они – почти одновременно нагнувшись, – стали искать в палой хвое.

И тут их головы сперва, вроде бы ненароком, а потом с намерением, но шутливо, столкнулись.

И после несложного маневра губы отыскали губы.

Поцелуй получился, если так можно выразится, под углом.

Нетрудно вообразить себе две склоненные почти до земли головы, которые, однако, еще и целуются.

Выпрямившись, они на вполне приличном серьезе – отпрянули друг от друга, и она стала тараторно объяснять, что при летаргическом сне работает сердце, мозг и…

Он, как пощечину, залепил ей поцелуй куда-то между ухом и скулой.

– В состоянии сомати люди спят, – произнесла она.

– Как муж с женой?

Этот вопрос хоть и можно было посчитать наивным или лукавым, но родился у него он от вполне конкретных ощущении.

– Энергия души имеет вполне неимоверную силу, – продолжила Муркалюшка, однако, разгораясь щеками.

Он – опять же шутейно – попытался подставить ей ножку.

Точкой опоры она предпочла его шею.

– Ка-кую же? – на дрожи – он снова захотел присовокупить к прихлынувшему желанию и ее губы.

– Если же энергию нескольких душ объединить в одну… – начала она.

– Я знаю, что получится, – ответил Макс и, подхватив ее на руки, понес.

Но кругом были голенастые, безлистные деревья.

И – ни одного куста.

Тем более, что невдалеке какие-то ребятишки забавлялись с собакой, которая несколько раз, несмотря на их окрики, намеревалась подбежать к ним.