Обрыв
Шрифт:
— Merci, merci, нет, я только что завтракала!
Но это не помогло. Нил Андреич возобновил нападение.
— А одеваетесь монахиней: напоказ плеч и рук не выставляете… ведете себя сообразно вашим почтенным летам… — говорил он.
— Что это вы ко мне привязались! — сказала Полина Карповна, — est-il bete, grossier? [121] — обратилась она к Райскому.
— Да, да, «парле ву франсе…» — перебил Тычков, — жениться, сударыня, хочу, вот и привязался: а мы с вами пара!
121
Он
— Едва ли вам найдется кто под пару! — отозвалась Крицкая, не глядя на него.
— А как же не пара, позвольте-ка: я был еще коллежским асессором, когда вы выходили замуж за покойного Ивана Егорыча. А этому будет…
— Какая жара — on etouffe ici: allons au jardin! [122] Мишель, дайте мантилью!.. — обратилась она к кадету.
В эту минуту показалась Вера.
Все встали, окружили ее, и разговор принял другое направление. Райскому надоела вся эта сцена и эти люди, он собирался уже уйти, но с приходом Веры у него заговорила такая сильная «дружба», что он остался, как пригвожденный к стулу.
122
Здесь душно: пойдемте в сад! (фр.)
Вера мельком оглядела общество, кое-где сказала две-три фразы, пожала руки некоторым девицам, которые уперли глаза в ее платье и пелеринку, равнодушно улыбнулась дамам и села на стул у печки.
Чиновники охорашивались, Нил Андреич с удовольствием чмокнул ее в руку, девицы не спускали с нее глаз.
Марфенька не сидела на месте: она то нальет вина кому-нибудь, то попотчует закуской или старается занять разговором своих приятельниц.
— Вера Васильевна! — сказал Нил Андреич, — заступитесь вы, красавица моя, за меня!
— Разве вас обижают?
— Как же не обижает! Далила… нет — Пелагея Карповна.
— Impertinent! [123] — громким шепотом сказала Крицкая, поднимаясь с места и направляясь к двери.
— Куда, Полина Карповна: а пирога? Марфенька, удержи! Полина Карповна! — останавливала Татьяна Марковна.
— Нет, нет, Татьяна Марковна: я всегда рада и благодарна вам, — уже в зале говорила Крицкая, — но с таким грубияном никогда не буду, ни у вас, нигде… Если б покойный муж был жив он бы не смел…
123
Нахал! (фр.)
— Ну, не сердитесь на старика: он не от злого сердца; он почтенный такой.
— Нет, нет; прошю, пустите — я приеду в другой раз, без него…
Она уехала в слезах, глубоко обиженная. В гостиной все были в веселом расположении духа, и Нил Андреич, с величавою улыбкой, принимал общий смех одобрения Не смеялся только Райский, да Вера. Как ни комична была Полина Карповна, грубость нравов этой толпы и выходка старика возмутили его. Он угрюмо
молчал, покачивая ногой.— Что, прогневалась, уехала? — говорил Нил Андреич, когда Татьяна Марковна, видимо озабоченная этой сценой, воротилась и молча села на свое место.
— Ничего, скушает на здоровье! — продолжал старик, — не ходи раздетая при людях: здесь не баня!
Дамы потупили глаза, девицы сильно покраснели и свирепо стиснули друг другу руки.
— Да не вертись по сторонам в церкви, не таскай за собой молодых ребят… Что, Иван Иваныч: ты, бывало, у ней безвыходно жил! Как теперь: все еще ходишь? — строго спросил он у какого-то юноши.
— Отстал давно, ваше превосходительство: надоело комплименты говорить.
— То-то отстал! Какой пример для молодых женщин и девиц? А ведь ей давно за сорок! Ходит в розовом, бантики да ленточки…
— Как не пожурить! Видите-ли, — обратился он к Райскому, — что я страшен только для порока, а вы боитесь меня! Кто это вам наговорил на меня страхи!
— Кто? Да Марк, — сказал Райский.
Общее движение. Некоторые вздрогнули.
— Какой такой Марк? — нахмурив брови, спросил Тычков.
— Марк Волохов, вот что прислан сюда на житье.
— Это тот разбойник? Да разве вы знаетесь с ним?
— Мы приятели.
— Приятели? — с изумлением произнес старик и посвистал. — Татьяна Марковпа, что я слышу?
— Не верьте ему, Нил Андреич: он сам не знает, что говорит… — начала бабушка. — Какой он тебе приятель…
— Что вы, бабушка! Да не он ли у меня ужинал и ночевал? Не вы ли велели ему постлать мягкую постель…
— Борис Павлыч! помилосердуй, помолчи! — неистово шептала бабушка.
Но было уже поздно. Тычков вскинул изумленные очи на Татьяну Марковну, дамы глядели на нее с состраданием, мужчины разинули рты,девицы прижались друг к другу.
У Веры от улыбки задрожал подбородок. Она с наслаждением глядела на всех и дружеским взглядом благодарила Райского за это нечаянное наслаждение, а Марфенька спряталась за бабушку.
— Что я слышу! — с изумлением произнес Нил Андреич, — и вы впустили этого Варраву под свой кров!
— Не я, Нил Андреич, а Борюшка привел его ночью. Я и не знала, кто там у него спит!
— Так вы с ним по ночам шатаетесь! — обратился он к Райскому. — А знаете ли вы, что он подозрительный человек, враг правительства, отверженец церкви и общества?
— Какой ужас! — сказали дамы.
— Он-то и отрекомендовал вам меня? — допрашивал Нил Андреич.
— Да, он.
— Что же, он меня зверем изобразил: что я глотаю людей?..
— Нет, не глотаете, а позволяете себе по какому-то праву оскорблять их.
— И вы поверили?
— До нынешнего дня — нет.
— А нынче?
— А нынче верю.
Общий ужас и изумление. Некоторые чиновники тихонько вышли в залу и оттуда слушали, что будет далыне.
— Что так, — с изумлением и высокомерно спросил Тычков, нахмурив брови. — Почему?
— А потому что вы сейчас оскорбили женщину.
— Слышите, Татьяна Марковна!
— Борюшка! Борис Павлыч! — унимала она.
— Эту… эту старую модницу, прельстительницу, ветреницу… — говорил Нил Андреич.
— Что вам за дело до нее? и кто вам дал право быть судьей чужих пороков?