Общество сознания Ч

– Я обычно ем мало, - отвечала она.
– Но вы у меня будете хорошо питаться, чтобы не терять в весе, а кое-кому надо и поднабрать, а то папка у нас толстый, красивый, а малыш - худенький. Да, Серый?

– Да, - отвечал Сережа, с благоговением глядя на красивую тетю в красивых серьгах, изящном длиннополом, но легком пальто, удачно подстриженную и со вкусом накрашенную.

– Он у меня дамский угодник, - смутился Белокуров.

– И это правильно. Уже сейчас видно, что он будет иметь успех у женщин. Ты меня любишь, Сережа?

– Любишь?

– Нет, ты не отвечай вопросом на вопрос, а скажи: «Я тебя люблю».

– Я тебя люблю.

– Вот! Что и требовалось доказать.

– А почему вы думаете, что мы останемся у вас, чтобы хорошо питаться? Мы не намерены жить здесь.

– Зачем же тогда приезжали?

– Чтобы понять, что приезжать не нужно было.

– Нет, нет и нет! Ничего не принимаю! Да я вас просто в плен возьму, да и все. Вы хотели тут у нас, за новорусскими спинами, спрятаться, а не предполагали попасть в плен. Нет, дорогие мои, вы останетесь при мне, примете жаворонковское подданство, станете жить-поживать да добра наживать. Князю нашему шестьдесят, детей рожать он уже не умеет, а я давно хотела такого румяного мальчика, как Сережа. Да еще его папка, даст Бог, мне такого же сделает. Князь если сам не помрет в ближайшем будущем, так его подстрелят рано или поздно, от этого никуда не деться. Листьев, Холодов и князь Жаворонков… Все перейдет в руки княгини Жаворонковой и того, кто станет ее новым супругом. А вы говорите, не останетесь. Смеетесь, что ли, Борис Игоревич? кстати, а почему вы Игоревич, а отец ваш - Николай? Или это отец жены?

– Нет, это мой отчим.

– Хороший дядечка. Мне кажется, он не прочь поселиться тут, на природе, на раздолье, на хороших харчах.

– Харчей мы ему и без вашего новорусского князя добудем.

– У других новорусских?

– А хоть и у других.

– Не дурите, Борис! Чего вам еще искать в жизни? Я читала вашу газету. Она хорошая, но… сами понимаете. Пфук. Захотите продолжать издание - будете издавать здесь. У нас, кстати, ни одной газеты так до сих пор и не выходит. Давайте организуем нашу княжескую прессу! «Правда рассвета», «Птичьи новости», «Женьминь жаворон-бао», журналы - «Жавороново крыло», «Наша ублиеттка», детские - «Ярилка», «Солнышко». Дух захватывает или нет?

– Не захватывает. У вас чисто средневековое государство, а при феодализме прессы не было, и появись при Иване Калите или Иване Третьем какой-нибудь Паша Гусев или Сванидзе, их бы сей же миг пожгли в деревянной клети, аки еретиков и антихристов.

– Предлагаю вам, оставшись тут, сразу сесть за книгу: нынешние журналисты и политические деятели перед судом Иоанна Грозного. Полностью финансирую издание на лучшей бумаге, с лучшими фотографиями и иллюстрациями, в лучшем издательстве. Что вы на это скажете?

– Ничего не скажу. Меня ваш князь мигом заревнует, и придется мне становиться перед судом Ардалиона Первого. Кстати, а почему он Ардалион? Тоже сам придумал?

– Нет, это его настоящее имя. Хотя, может, и придумал. Не могу сказать точно.

– Я пару раз слыхал, как вы его Лешкой назвали.

– Ардалиошка - Лешка, логично. Но вы не думайте, мы все так обмозгуем, что он ничего не заподозрит. А мои капризы он обожает.

На конюшне княгиня Жаворонкова показывала Сереже лошадок, сажала его верхом на самую маленькую, и Сережа был в восторге. Белокуров гадал, искренне ли она затягивает его в свой омут или за этим всем что-то стоит? Теперь вот затеяла показ того, как Сережа быстро начал к ней льнуть. Через сына взялась действовать. Потом, правда, прокололась - при гостях взялась отчитывать конюха за то, что ее любимая кобыла Ласточка стала прихрамывать. Все увидели, какое удовольствие ей доставляет отчитывать, сыпать угрозы, топать ногой, грозить кулаком провинившемуся. А ей, должно быть, казалось, что она в этот миг прекрасна.

Потом она затеяла катание в легкой двухместной коляске, запряженной одной лошадью. Белокуров хотел было отказаться садиться с княгиней и Сережей, но, видя, как сын хочет этого катания, согласился.

– Сможете управиться?
– спросила княгиня, предлагая ему вожжи.

– Должен смочь, когда-то умел, - прокряхтел главный бестиарий, усаживаясь поудобнее.

Умение водить упряжку быстро воскресло в нем, едва только поехали. Сердце билось от волнения и восторга.

– Бред какой-то!
– воскликнул Белокуров.
– Сбежали от матери и жены, от Москвы и Америки и катаемся на лошадке в княжестве Жаворонки. Ведь бред?

– Бред, - согласилась княгиня.

– Брред! О, папа! Брред!
– закричал ликующий Сережа, тесно сидя между мощным афедроном своего отца и изящным задом княгини Жаворонковой.

– Белокуров! Я уже безудержно люблю вас обоих! Можете вы хоть это понять, дубина стоеросовая?

– Бред, бред и бред!
– возражал главный бестиарий.
– Бред-бери. Нам, барыня, это ни к чему. Мы люди простые, неграмотные. Нам про любовь не надоть.

– Проклятый! Усы он сбрил! А что доказал? Лишний раз проявил свой мужской норов и свое мальчишество. И думал, я отступлюсь?

– А мы убегем!

– Сережу не отдам!

– Еще как отдашь! Нет, ни в прогрессивную Америку, ни в отсталое средневековье! Ему, быть может, суждено Россию спасти? В нем четыре души, как говорят некоторые гады-колдуны.

– За вами пойду. Хоть в Сибирь, хоть Россию спасать!

Сделав кружок, Белокуров подъехал туда, где стояли Тетерин и отец- основатель, и остановил лошадку.

– Хорошая коляска!
– похвалил он.

– Старинная. Наши жаворонковские мастера привели ее в родное состояние, - похвалилась княгиня.
– Идеи жаворонства живут и побеждают. Слава великому отцу-основателю!

На лице у Ревякина впервые мелькнула улыбка.

– Ну что?
– спросила княгиня у бестиария.
– Отправимся к сельскому священнику если не верхом, то в коляске?

– Путь-то не такой уж и близкий, - покачал головой Белокуров.
– Только в авто!

– Белошкуров вы после этого, а не Белокуров!
– был приговор владычицы замков, дворцов и конюшен.

– То-то моя жена не захотела носить мою фамилию, - болтанул главный бестиарий.
– Не стала ни Белошкурой, ни Белокурвой.

Сережа из коляски вылезать наотрез отказывался, плакал и при этом почему-то кричал:

– Слава! Слава комару! Бидителю!

– Маленький, - сочувствовала ему княгиня.
– Не любит он тебя, тащит! Не видать тебе с ним никаких удовольствий.

– Удовольствиями граждан разрушается достояние Отечества, - отчеканил главный бестиарий свою любимую римскую пословицу.

– Отечества, которого нет и которого трижды не будет, - сердито возразила княгиня.

– А вот тут неправда ваша, - сказал Белокуров вдруг так строго, что даже Сережа перестал упираться и согласился покинуть легкий экипаж.

Потом они еще долго гуляли по княжеству, ведя все те же разговоры, которые под конец уже стали нестерпимо раздражать Бориса Игоревича. После прогулки Прокофьич уложил малыша на пару часиков поспать, а заодно и сам намеревался вздремнуть. Сережа не капризничал и был покорен, его удовлетворяло, что им так вплотную занимаются: долго гуляют, показывают лошадок, катают. Казалось, он даже осознает, что его принимает у себя в гостях не просто тетя Катя, а княгиня, хоть и ненастоящая, новорусская.