Общество сознания Ч

– Любимая песня Прокофьича, - сказал Белокуров.
– А теперь они ее вдвоем распевают. Эх ты, «некуда огинуться».

За час они добрались до Лихославля, от которого, судя по имеющейся у Белокурова схеме, оставалось езды километров двадцать.

– Во сколько же сегодня закат?
– спросил Тетерин.

– Часов в девять, - пожал плечами Белокуров.

– Ну, если в девять, они успеют ко всенощной добраться.

– «Жаворонки»-то? Успеют.
– Вздох Белокурова означал, что ему бы хотелось их вовсе больше не видеть.
– Надо было их на ложный след навести, а я, как дурак, схемана стал показывать. Одна надежда: что отца-основателя отвлечет что-нибудь и он забудет схему. Хотя, скорее всего, они все-таки приедут. Им ведь тоже неохота вонь нюхать. Захотят продышаться свежим воздухом.

Вскоре доехали до указателя «с/х «ДЕВЧАТА», за которым следовало свернуть на проселочную дорогу и ехать еще пять километров до села Радоницы

– конечного пункта их короткого на сей раз путешествия. Солнце, не успев добежать до заката, попало в плен к небесным чеченцам, и сразу стало серо кругом, дождь закапал сильнее, но на душе оставалось легкое чувство бегства и, главное, спасения.

На проселочной дороге колдобины устроили «мыльнице» качку, будто среднебалльная буря легкому суденышку, и бедного Сережу укачало и вырвало, причем, что особенно умилило Тетерина, он в перерывах между рвотными спазмами говорил: «Постите… постите… постите…» Не то запамятовал, что в мире есть буква «Р», не то просил, чтобы отныне во время постов ему не давали скоромного.

– Милый, бедный! Извиняется еще!
– переживал Николай Прокофьевич.

Дальше пришлось ехать совсем медленно, почти со скоростью пешего человека. Часы показывали пятнадцать минут восьмого, когда впереди меж ветвей встал силуэт высокого храма, похожего издали на готовый к запуску космический корабль. А когда выехали из леса, храм вырос перед глазами во всей своей красе - белый, кое-где подржавившийся облуплениями, обнажившими кирпичную кладку. С одного бока возвышались леса - там велись реставрационные работы. Четыре главных купола уже сверкали голубовато-серебристой жестью. Большой средний еще только ждал своего обновления.

– Пап, смотрри, хррам!
– воскликнул Сережа, вновь обретя раскатистую букву.

На крыльце одного из домов появилась пожилая женщина, и Тетерин поспешил подъехать к калитке этого дома. Белокуров выглянул и громко спросил:

– Здравствуйте! Скажите, отец Василий здесь?

– Вы к отцу Василию?
– обрадовалась женщина.
– Здесь, здесь!
– Она сошла с крыльца и продолжала говорить, приближаясь.
– Только он в бане сейчас, допаривается. Скоро уж выйдет.

– Я же говорил, что перед Пасхой положено в бане париться, - сказал Тетерин, радуясь, что был прав, и что батюшки тоже парятся, и что они приехали сюда, и что Сережа стал понемногу розоветь, а до того был синегубый.

– А молодой Василий приехал?
– спросил Белокуров.

– Приехал, - отвечала женщина.
– Он тоже парится сейчас, и Вячеслав, и Лешка. А вы приехали Пасху встречать или уедете?

– Нет, приехали Пасху встречать.

– Какое счастье! Отец Василий неспроста молился, чтобы еще людей послал Боженька. Услышаны его молитвы. А я - жена отца Василия, Наталья Константиновна. Да, и Васина жена приехала.

Тут Тетерин не мог не заметить, как побледнели губы на сей раз у среднего Белокурова. Он еще больше обмяк, когда на крыльце показалась молодая женщина лет тридцати.

– Где машину поставим?
– спросил Тетерин.

Белокуров молчал.

– Где можно машину поставить, Наталья Константиновна?
– задал тот же вопрос Сергей Михайлович.

– Вон к тому дому. Он у нас гостевой. Вас сколько? Трое? С малышом четверо? В гостевом два места еще свободные есть, а малыша с кем-то из вас

– в наш дом, наш дом теплее.

Тетерин повел машину к гостевому дому, поглядывая на Белокурова. Что это с ним? Тут явно было что-то нечисто. Остановились, стали вылезать из машины, а он сидит. Наконец последним выбрался. Жена священника шла к ним с ключом от дома, повела в дом, стала показывать, какое где есть свободное койкоместо.

– Я гляжу, недавно вы этот домик срубили, - заметил Тетерин.

– В конце прошлого года, - ответила женщина.
– Располагайтесь кто где хочет, молодые, а вы… не знаю, как звать вас…

– Николай Прокофьевич.

– А вы, Николай Прокофьевич, с мальчиком - в нашу избу. Ой!
– она вдруг схватилась за сердце, побледнела и присела на край одной из кроватей.

– Что ж я, дура, не спросила-то у вас! Ребят, вы мне только честно скажите: вы не бандиты, не грабительщики?

– Нет, - рассмеялся Тетерин.
– А что, разве похожи?

– Не обижайтесь, - взмолилась Наталья Константиновна.
– Я потому спрашиваю, что у нас-то тут вчера что было! Напали на нас окаянные, в масках. У одного маска - Ельцин, у другого - Клинтон. Отцу Василию голову пистолетом разбили, Васе тоже. Привязали нас всех к кроватям. искали одну-единственную икону, а ему ее один благодетель подарил. Стариннейшая икона, называется Черный Дионисий. Из школы учеников самого знаменитого иконописца Дионисия. Нашли и только ее забрали. А потом свечка упала, газета вспыхнула да на тюлю перекинулось. Едва не погорели мы, каб житель наш, Алексей, не вернулся вовремя с прогулки. Я со вчерашнего и боюсь всех, а все равно доверчивая. А вы кто будете-то, добры люди?

– Мы из газеты, - сказал Белокуров. Губы у него уже не были такими бледными.
– Я - главный редактор. Николай Прокофьевич - мой отчим, Сережа - сын, а это - мой сотрудник, Сергей Михайлович, палеоантрополог. Будем о вашем отце Василии очерк делать. И с молодым Василием я знаком, он-то меня и вывел на батюшку, схему дал, как доехать. Скажите, Наталья Константиновна, у Васи с женой никакого арабо-израильского конфликта не было?

– Да нет, все тихо. Хотя я заметила - что-то между ними холодное пролегло, будто противопожарный ров. А что? Плохо живут?

– Да вроде нет, - пожал плечами Белокуров.

– А почему ж не венчаются?

– Не знаю.

– То-то. Венчаться надо! У вас жены есть?

– У меня еще нет, - сказал Тетерин.

– У меня уже нет, - сказал Белокуров.

– У меня уже давно нет, - сказал Николай Прокофьевич.

– А если заведете, то - венчаться. В баню собирайтесь, пока она не остыла. Быстро остывает.

– Спасибо, мы перед отъездом в сауне парились, - сказал Белокуров.

– А я бы попарился, - крякнул Николай Прокофьевич.
– И Сережу возьму. Вы-то набанились, а мы нет. Не шибкий там жар?

– Да сейчас уже, наверное, совсем нет жару, тепло только.

– Вот, Сереженька, приготовься впервые узнать, что такое деревенская банька.

Матушка, а с нею старший и младший Белокуровы ушли. Тетерин прилег отдохнуть на выделенное ему койкоместо в противоположном печке углу. Белокуров взволнованно ходил по комнате.

Вдруг дверь открылась и вошел… Не кто иной, как тот самый щербатый и гневный обличитель отца-основателя. Тетерин аж подскочил с койки, не веря глазам своим.

– Желаю здравствовать, - произнес обличитель чинно. Видно было, что после бани он в благодушии и не собирается больше никому выклевывать из хохолка перья.