Очередь
Шрифт:
— Кайфуете? — прокричал один такой тип через всю улицу. — Козлы, ботаники!
Прилепившаяся к нему девица захихикала:
— Спорим, концерта никакого вообще не будет, им просто делать нечего, снюхались тут!
Очередь неуверенно, неуютно заерзала.
— Сами козлы, — робко огрызнулся кто-то один; другие смолчали.
Со свистом и издевками «соловьи» неспешно разбрелись.
— До чего все обрыдло, — буркнул Павел.
— Может, песню?
— В другой раз.
— Ну, давай!
— Отвяжись, настроение не то, неужели не ясно?
— Ладно, я что хотел сказать… Слышали новость? Говорят, мужик этот, впереди, активист, ну, знаете его…
— А в чем дело?
— За что купил, за то продаю, но если вам интересно…
Пожилой гражданин, на несколько человек впереди, стал что-то нашептывать кучке людей, близко сдвинувших головы; Сергей расслышал только часто повторяемое слово «провокация» и перекрывший шепотки негодующий возглас Владимира Семеновича, который шагнул прочь, свирепо теребя усы, выплевывая: «Гнусные сплетни!» Сергей хмуро проводил его взглядом, а потом, тряхнув рукой, высвободил из-под рукава часы. Было без малого десять; он заметил, что Софья уже убирает книгу в сумку.
— Вас проводить? — спросил Сергей без особой надежды.
С тех пор как закончились ночные смены, Софья как-то притихла, коротала время за чтением и лишь изредка отрывала прозрачные глаза от страниц. Он предлагал проводить ее каждый вечер, но она всякий раз благодарила и отказывалась.
— Вы очень любезны, — выговорила она, не глядя на Сергея, и захлопнула сумку с четким, отрывистым щелчком замочка, но я вполне сама дойду, еще светло.
— Знаете что, не отказывайтесь, — вмешался Павел. — Сегодня на улицах полно хулиганья. От «соловьев» всего можно ожидать.
На какой-то миг она заколебалась.
— Давайте вашу сумку, — поспешно сказал Сергей.
Через пару кварталов он оставил свои неловкие попытки завязать разговор. Они шли молча, и тишина с каждым шагом становилась все тягостней; и по мере того как перед ними разворачивалась привычная череда заборов, жилых домов, трамвайных остановок, скамеек и пыльных саженцев, мелкие неурядицы прожитого дня, их тошнотворное послевкусье разрастались в душе Сергея, разбухали до чудовищных размеров и, перелившись в конце концов через край, сложились в одно четкое, примитивное, жуткое чувство. Его охватил страх подступающей старости, которая несла с собой годы необратимо-безрадостного, тоскливого прозябания; и он осознал, внезапно, мучительно, что предстоящий концерт сам по себе мало что мог изменить.
Он резко остановился. Она тоже. Вокруг не было ни души; они стояли на каком-то безымянном углу, под еле теплившимся фонарем, который капал светом и мраком на их лица. Притаившийся за ними ночной город жарко и хищно дышал Сергею в затылок.
— Что с вами? — спросила она.
Он совершенно не так представлял себе эту минуту — ему претило останавливаться где-то на задворках, под открытым небом, запятнанным непросохшей кляксой казенной лампочки, на улице, по чьему тротуару молчаливые тени бездомных собак преследовали невидимые жертвы, но почти что физическое ощущение скоротечности жизни сдавило ему горло, выжимая из него неуверенные, бесконечно важные слова.
— Софья Михайловна, я вам должен что-то сказать. Я… — Он запнулся.
Ее взгляд, легкий, светло-серый, как перышко, скользил по его лицу; он видел отражение изогнутого фонаря, застывшее у нее в глазах парой крошечных вопросительных знаков.
— Что с вами? — повторила она, и в ее голосе он услышал настойчивость, граничащую с испугом.
Сердце стукнуло — раз удар, два удар, три удар, четыре…
— У меня для вас сюрприз, — выпалил он. — Пластинка с записью
Селинского. Я подумал… если вам так хочется его послушать… зачем ждать до…— Ох, — вырвалось у нее, и он не смог разобрать, что же заполонило маленькую лунку ее выдоха: облегчение или разочарование. — Пластинка Селинского? Каким образом, откуда… Я тоже пыталась достать, но ведь… а вы сами уже послушали — с чем это можно сравнить? Какое… ох, как чудесно!
Он понял, что ее голос захлестывала радость, и ему захотелось плакать.
— Я… у меня дома нет хорошего проигрывателя, — сказал он, избегая ее взгляда.
— Да-да, конечно, понимаю. — Она вновь двинулась по улице, воздушными, счастливыми шагами, едва не бегом; он тронулся за ней, но подошвы увязали в асфальте, точно в грязи. — Захватите ее завтра с собой в очередь, мы с вами пойдем после смены в музей и там…
— К сожалению, завтра не получится. Сейчас пластинка у знакомого, я только через пару дней заберу. Дня через три-четыре. А то и через неделю, когда он из командировки вернется.
В дальнем конце улицы, заслоняя небо, уже маячил ее дом. Сергей зачастил:
— И кроме того, музей, как мне кажется, не самое подходящее место. Возможно, вы не в курсе, но официально Селинский до сих пор под запретом. Представьте, какой будет скандал, если вас застукают на рабочем месте за прослушиванием запрещенной пластинки на музейной аппаратуре…
— Да, вы правы, лучше уж дома. — Она снова остановилась. — Проигрыватель у меня есть — надеюсь, не подведет. Как только ваш знакомый приедет из командировки, сразу и договоримся. Честное слово, это самый замечательный подарок, спасибо, спасибо вам, Сергей Васильевич…
И тут все произошло неожиданно и стремительно: его по-птичьему быстрое движение, летящая на него темнота, непослушная прядь, выбившаяся из тугого узла ее волос и коснувшаяся его щеки, ее платье под его ладонью, такое мягкое, какая же это ткань, и оказавшиеся так близко ее губы, так близко, но не совсем; и губы ее лишь мимолетно задели его подбородок, а плечо тотчас же ускользнуло из-под его руки, доброй ночи, еще раз спасибо, раз ступенька, два ступенька, три ступенька, четыре, и хлопнувшая дверь — и, застыв у подъезда, он вспомнил сцену, которую не раз рисовал в своем воображении: черный глянец крутящейся пластинки, игра теней на потолке ее спальни, струи музыки, как потоки солнца на их закрытых веках — и сделался сам себе противен.
На следующее утро Сергею удалось перехватить сына, как раз когда тот собирался выскользнуть за дверь.
— Говорю же тебе, у нее нету, — раздраженно бросил парень, сунув под мышку книги.
— Не о ней речь. А о твоих знакомых, — сказал Сергей, понизив голос. — Из ночной смены. Которые могут достать то, что нужно.
Парень, очевидно, был застигнут врасплох.
— Ну, не знаю, — помолчав, протянул он. — Может, какие-то связи у них и есть.
— Сделай одолжение, — продолжал Сергей, — поспрашивай. Любая запись, по любой цене, я торговаться не стану.
— Ладно, спрошу, — сказал парень уже с порога. — Хотя обещать ничего не могу.
— Спасибо, Саша, — тихо произнес Сергей, когда дверь закрылась.
Сергей не думал, что сын его слышит, но Александр-таки услышал и в недоумении помедлил на верхней ступеньке лестницы. Вечером он оттащил Николая от киоска.
— Попробуем, — сказал Николай, пожимая плечами. — У Степана есть ходы, надо с ним перетереть. Вряд ли что получится, но мне пофиг, бабки не мои. Давай-ка вернемся, мужики второй бутылек откупорили.