Очерк современной европейской философии

Самая большая трудность, с которой мы сталкиваемся, — это то, как нам, с каким умением и искусством, с какой сообразительностью соотносить философские термины и понятия с их реальным социальным и экзистенциальным смыслом. Часто философские понятия (поскольку философия — это теоретический язык) не похожи на то, о чем они говорят, поэтому установить связь между философскими понятиями, с одной стороны, а с другой стороны, связь понятий с ситуативным смыслом, то есть смыслом социальной ситуации, духовной ситуации, смыслом тех проблем, которые ставит перед собой каждый человек, очень трудно, потому что философия — это язык, который имеет имманентные законы теоретического языка.

Что я имею в виду под ситуацией? Коротко говоря, речь идет о ситуации, в которой оказался разум, то есть о ситуации разума, причем прежде всего не о какой-нибудь ситуации абстрактного разума, а разума, который дан каждому человеку, разума, посредством которого этот человек должен ориентироваться в своей жизни, в своем мире: принимать решения, занимать какие-то позиции, реагировать на что-то, что-то осмысливать тем или иным образом. Когда мы говорим о разуме, мы всегда прежде всего имеем дело с унаследованным разумом, и речь идет о таком разуме, который обычно нам дан традицией, то есть о том, что установилось де-факто в виде привычного, принятого; скажем, так же, как в английском языке есть то, что англичане называют унаследованным или полученным произношением, которое не лучше и не хуже другого. Существует то, что дефакто установилось как стандартный английский язык, и он есть то, из чего составляются словари (например, оксфордские словари). И в английском языке есть специальный термин, который на русский язык можно перевести как «унаследованный английский язык», «унаследованное английское произношение». То же самое происходит и вообще в нашей мысли, в наших знаниях; существует, повторяю, унаследованный способ работы нашего разума, или нашей рациональности. Другими словами, та ситуация, о которой я говорю, есть ситуация рациональности, то есть способности и возможности человека в хаотическом мире природных явлений, социальных событий, моральных акций установить рациональность, то есть порядок в мире, соизмеримый с упорядоченностью человеческой души, нравственности и рассуждения. У нас есть какой-то порядок нашей души, и мы всегда — по определению человеческого существования как такового — ищем соразмерности искомого порядка в нашей индивидуальной душе с миром вокруг нас, или, как сказали бы греки, с космосом, с душой в общем смысле слова, не только индивидуальной душой, а некой более широкой, скажем, душой мира, как раньше выражались, или с полисом, то есть с социальным устройством.

Значит, есть социальное устройство, которое шире отдельного человека; есть космос, который заведомо больше отдельного человека; есть какой-то разум и душа в общем смысле слова, которые тоже больше человека. И все эти три вещи должны как-то быть соотнесены с каждым отдельным человеком по принципу возможностей человека установить порядок, соразмерный с ним самим. Давая условное определение философии, можно сказать, что философия есть техника установления такой соразмерности или философия есть техника, способ делать мир приемлемым, обитаемым для человека. Вы сами понимаете — отсюда вытекает, что есть, конечно, миры обитаемые и есть миры необитаемые, то есть такие, в которых человек не мог бы жить. И вот, по очень многим признакам мир XX века оказался в представлении людей, жителей XX века, миром необитаемым, то есть миром, в котором нельзя жить, не проделав какую-то работу переосмысления, укладывания мира в доступные человеку формы понимания и жизни. А для такого укладывания нужны какие-то средства, инструменты, и я сказал, что философия является одним из таких инструментов, и, во-вторых, я сказал, что есть унаследованная философия. Следовательно, мы должны пользоваться унаследованной философией, или традиционной философией, но проблема и состоит в том, что унаследованными средствами, то есть унаследованной, традиционной, классической философией, человек не мог добиться соразмерности, то есть она, эта философия, оказалось, не давала ему средств сделать мир, новый мир, обитаемым. И в этом вся проблема.

Собственно, поэтому и появилась следующая эпоха в философии по сравнению с классической, или традиционной, философией, а именно эпоха современной философии, современной европейской философии. Грубо можно определить современную европейскую философию следующим образом: это попытка в новой ситуации разума дать человеку новые средства, позволяющие ему жить в новом мире, такие средства, которые в традиционной философии не даются. Иными словами, традиционная философия не отвечает своими средствами на ряд вопросов, ответ на которые необходим современному человеку.

Имея это в виду, можно дать следующее грубое определение всего пафоса современной европейской философии. (Перед этим я сказал: в целом современная ситуация характеризуется феноменом идеологических социальных структур, идеологических социальных движений.) Этот пафос есть антиидеологический пафос, то есть попытка в идеологической ситуации сориентировать человека так, чтобы он мог в себе приостанавливать действие идеологических механизмов, мог завоевывать и занимать какую-то позицию, которая из идеологических механизмов не вытекает или, наоборот, ими даже запрещается. Короче говоря, это опять ситуация очищения сознания и разума, но уже очищения их от идеологических элементов и идеологических структур.

Почему я сказал, что основным феноменом современности является появление массовых идеологических образований? Давайте всмотримся в это обстоятельство, чтобы было понятнее все то, что я говорил перед этим. Я, в общем, сказал ведь очень простую вещь, когда сказал, что мир должен быть обитаем для человека: я фактически ввел тем самым философскую тему, в которой с помощью философских понятий (которые я пока не употребляю, потому что вы их не имеете, я их не ввел, я пока говорю без теоретических философских понятий) обсуждаются или сопоставляются две вещи. С одной стороны, это сложность любого мира (а мир всегда сложен, просто сложность эта бывает разная и по-разному узнаваемая), а с другой — способность человека вместить эту сложность. И сопоставление сложности мира со способностью человека вместить эту сложность на уровне его способности действия и мышления так, чтобы сама сложность этого мира вырастала из того, что он сам лично может понять, в чем он лично, сам, своими средствами может ориентироваться, вырастала из его умений и потребностей и его знаний, — эта связь чудовищным образом запуталась в XX веке. Запуталась она прежде всего в силу феномена, пронизывающего все европейское общество, феномена массового производства, которое означает прежде всего такой рост, кумуляцию человеческих умений, такое приложение науки к производству и так далее, которые позволяют создавать массовые репликации, копии образцов (а это и есть массовое производство), поднимать жизненный уровень всего общества. Иными словами, это означает, что небольшое число людей в рамках массового производства способно своим трудом, умением и изобретением обеспечивать жизнь гораздо большего числа людей, миллионов людей. Отсюда вытекает, что в современном обществе появляется все большая масса людей, не имеющих отношения к производству того, чем они живут.

Я бы выразился так: появляется нечто вроде люмпен-пролетариата (в античном смысле), который, кстати, в современной литературе получил весьма неадекватное название «массы», или «массовое общество». (Помните, я приводил название книги Ортега-и-Гассета, которое гласит: «Восстание масс»?) Это и был новый феномен, который я могу пока описывать, не употребляя слова «идеология», которое мне понадобится в дальнейшем. Это то же самое, что я во введении назвал идеологическими социальными структурами, но давайте осмыслим это, не употребляя слова «идеология», потому что мы пока не знаем, что такое идеология, так как я об этом еще не говорил. Я предполагаю, что у вас есть какие-то представления о феномене идеологии, но, с моей точки зрения, эти представления не являются знанием о том, что такое идеология. Пока оставим этот термин в стороне, а возьмем термин «масса».

Что это означает с духовной и бытийной точки зрения для человека? Простую вещь, то, что я назвал условно люмпен-пролетариатом в том смысле, что он живет за счет реального труда других людей. Уровень жизни масс людей поднимается, а они выполняют по-прежнему некоторые чисто механизированные и стандартные виды работы, и поднимается он за счет того, что в производстве применяется наука. А что такое применение науки в производстве? Это применение в производстве изобретений, мыслей какого-то довольно ограниченного числа людей, которые чувствуют себя вполне на уровне века, поскольку занимаются творчеством, как мы выражаемся, а массы людей, принадлежащих к так называемому обществу потребления, живут осадками результатов этого труда, поскольку этот труд может быть массово размножен в виде продуктов. Вы знаете, что современный капитализм, или современные денежные социальные структуры, где есть проблема выигрыша и прибыли, — они ведь не выигрывают на том, чтобы обманывать потребителя, не выигрывают ни на обвешивании, ни на обмеривании. Только имейте в виду, что я говорю о современных экономических структурах, в отличие от некоторых архаических, в которых вся прибыль завоевывается расточительством, кражей и обманом. Этого давно уже в Европе нет. Реальная прибыль получается путем массового производства, путем производства массы продуктов данного рода, и прибыль идет от объема этих продуктов. Следовательно, каждый продукт должен быть хорошим; продавая его потребителю, нельзя обманывать потребителя: это невыгодно с экономической точки зрения и так далее. Отсюда — нет элементарного подкупа, кражи и так далее.

В этой ситуации творческим оказывается труд ограниченного числа людей, но такой, что общество может позволить себе содержать массу людей, не приобщенных к этому труду, содержать их на хорошем уровне. Но отсюда возникает один вопрос: ведь эти люди тоже люди, они тоже должны жить в духовном смысле слова, то есть у каждого человека есть потребность быть в порядке перед самим собой. Философы или психологи называют это состояние возвышенным термином identity — «тождество» или «самотождество», когда человек сам перед собой выполняет те претензии и требования, которые он сам себе предъявляет, и тем самым находится в какой-то гармонии с самим собой. Так вот, если ты принадлежишь к люмпен-пролетариату в том смысле слова, о каком я говорил, как выполнить это требование? Ты потребляешь продукты, они тебе доступны, в том числе — подчеркиваю для дальнейшей темы — такими продуктами являются и слова, и понятия; теперь они в распоряжении всех и каждого, потому что современные социально-экономические структуры демократичны, они предоставляют в распоряжение всего общества всё (на разном уровне, конечно), в том числе и слова.

Я не знаю, ухватили ли вы сразу то, к чему я веду, что я имею в виду. На всякий случай сразу помечу (может быть, крадя у себя возможности дальнейшего изложения), просто напомню ситуацию, которая должна быть вам известна прежде всего из истории, — это существование в древней истории обществ, которые содержали в себе табуированные элементы, то есть системы табу, в том числе табу не только на какие-то виды социальных положений, ситуаций, но и на слова. Некоторым людям было запрещено какие-то слова иметь в своем словарном запасе и говорить их, а кому-то это было разрешено. Религиозные авторы в Евангелии делали вывод, который вырастает из ситуации, в которой есть (скажем так, стихийно и спонтанно нащупаны) некоторые правила социальной гигиены. (Кроме личной гигиены нашего тела и духа, есть еще и социальная гигиена. Она не обязательно должна быть основана на понимании законов общества, так же как и наша личная гигиена тоже не всегда основана на научном познании нашего тела, тем более, вы знаете, что даже современная медицина есть не наука, а искусство. А раз искусство, значит, что-то основано на эмпирическом опыте, на правилах, на опытных наблюдениях, спонтанных и стихийных, а не на точных знаниях того, как действительно вещи работают в нашем организме.)

Так вот, эти религиозные авторы говорили так: «Вот, слушай, ты говоришь то-то и занимаешь такую-то позицию, которая вырастает из твоей свободы, то есть из того, что ты вполне на уровне того, что ты сам делаешь. А не боишься ли ты, что твоя свобода будет опасна для соседа?» [13] То есть сосед, не будучи настолько развит, будет делать внешне то же самое и погибнет, если слова, которые он произносит, акты, которые он совершает, не вытекают из его имманентного состояния, такого, чтобы он сам был бы на уровне тех слов, которые он произносит, актов, которые он совершает. Повторяю: «Не боишься ли ты, что твоя свобода опасна для соседа?» Я уверяю вас, что в современной культуре есть много такого, что опасно для соседа. Современная культура — это сложный, в том числе экономический, производственный, акт, современная культура (всякая культура) есть очень сложный продукт, в который вложено очень много труда. А продукты этого труда доступны всем, тем самым они несут опасность, если мы не на уровне того труда, который в эти продукты вложен.

13

М. К., вероятно, имеет в виду соответствующие места в Посланиях апостола Павла, например:

«⁸ Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. ⁹ Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных. ¹⁰ Ибо, если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? ¹¹ И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос. ¹² А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа. ¹³ И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (1 Кор. 8: 8-13).