Очевидец грядущего
Шрифт:
Ящик фруктовый, ящик крепкий, пылившийся у бабы Дозы под кроватью, был всем хорош, даже дырочки для притока воздуха в нём были. Вот только из перевёрнутой крышки торчали искривившиеся гвозди…
Пока выравнивал гвозди, прошло полчаса. Вернувшись в сарай, не увидел ни бидона, ни зайца. Оглядевшись – заметил на антресолях Тишку. В руках у того слабо трепыхалось что-то, замотанное в бабий платок. Но кончик-то заячья уха из-под платка нагло выставлялся! Такой наглёж был даже хуже, чем если б Тишка держал обделавшегося зайца на виду.
Слабый керосиновый запах витал в сарае, прыгающая колкая злость
– Тишка, рахит, слезай! – заревел он ломающимся голосом.
– Заяц не твой, зачем в бидон сунул? Он от паров керосиновых чуть не задохся.
– Всё равно изведу его. Сгорит он у меня в керосине! Или – захлебнётся. Вишь, ухом шевелит, свалить, паскуда, хочет. Слезай, Тишка. Или я сам к тебе залезу.
Баба Доза, вернувшаяся с двумя полными базарными кошёлками, застала их уже внизу. Братья катались по захламлённому сарайному полу, кусались, царапались. В косых лучах, вдруг пробившихся сразу сквозь все щели, летал мелкий сор. Корнеюшка всё время был наверху, Тишка извивался под ним, как уж. Ни слова не говоря, Досифея Павловна отловила зайца и, крепко ухватив за уши, отнесла к одной из своих бывших учениц, тоже баскетболистке, и на думку Корнея, настоящей дылде…
Запах керосина сладко истаял. Вновь прихлынул запах никелево-стальной, смешанный с запахом проржавевшей крови. Над станцией «Технопарк» – наземной, изящно вытянутой с севера на юг – проглянул рассвет. Новые люди – то льдисто-стальные, то вполне себе теплокровные, садились, уезжали, их становилось, больше, больше. Дал два коротких унылых гудка буксир: навигация на Москве-реке тянула последние деньки.
Каин давно ушёл. Авель же всё не мог отлипнуть от железной двери, к которой подвёл его брат, перед тем как резко развернуться и, оборвав разговор на полуслове, уйти.
Подошёл очередной поезд, за ним ещё, ещё. Тихон стоял неподвижно. «Зачем было встречаться в метро? Зачем Корнеюшка позвал именно сюда? Чтоб огорошить фоткой? Узнать про портсигар с золотыми полуимпериалами?..»
Каин шёл в сторону Нагатинской поймы, к плавучей сауне, названной прежними хозяевами вполне по-идиотски: «Сударыня-барыня». И хотя «Барыня», навсегда пришвартованная к берегу, пылала по вечерам крашеными лампочками, серьёзных посетителей в последние дни было мало. Каин своим детищем, однако, вовсю гордился.
– Не бордель какой-то! – убеждал он крышующих заведение полицейских. – Лечебно-профилактическое заведение. Шутка ли?
На вопрос, что именно в «Барыне» лечат, отвечал иносказательно:
– А заболела у вас, к примеру, душа. Куда пойдёте? К доктору? Анализами замучает. К партийным врунам? Обманут и сразу после выборов на мусорку выкинут. Вот и надо сразу идти к целителю-колдуну, к Михей Михеичу! Но до этого за направлением и, так сказать, за характеристикой личности, – просим к нам на судёнышко!
Будучи арт-директором заведения, проходившего в документах под названием «Колдовские лилии», Каин в последние недели подумывал: не пригласить ли новых жриц? Но тут целое дело. Первых попавшихся не возьмёшь. Нужны актёрские способности, нужны убедительно сыгранные роли, чтобы посетитель не только отдохнул телом, но и пришёл, даже прибежал на следующий день в заведение иное, где уже не жрицы любви, а настоящие колдуны и подколдунники встретили бы его
и направили на путь истинный.Каин поморщился: утро наплывало занозистое. Ездить сюда к Москве-реке из подмосковного Пушкино было далековато, да и Михей Михеич недоволен был таким «отхожим промыслом»: мало доходу и перенаправленных к нему на приём – мало!
Переложив в карман брюк квартирные ключи, ловко выбитые из кармана у Тишки-трусишки, он ещё раз пожалел: не ко времени продал машину!..
Авель, спускаясь по лестнице, вдруг как от рези в желудке скривился: так давно не виделся с братом! Опять вспомнил школу, вспомнил, как прятал и душил свои мысли, как выкидывал из головы никому не нужные предвидения, столько горя ему принесшие. Но и помогли зримые мысли и предвидения несколько раз в жизни. Сильно помогли! А потом на двадцать пять лет исчезли.
Выходя из оцепенения – почти так же быстро, как выходил в детстве из обмороков, которые врачи связывали со спазмами сосудов головного мозга, считали их средне опасными, советовали лечить свежим воздухом и водными процедурами, – он сбежал по ступенькам лестницы к проспекту Андропова и споткнулся о сидящего боком, почти лицом к стене – бомжа. Немытыми пальцами тот вцепился в громадный обломыш хлебного каравая и уже глотал слюну, перед тем как обломыш надкусить. Запах ночного хлеба вызвал волну бешеного удовольствия, заставил резко остановиться, а потом двинуться дальше, но уже по другому пути…
Тиша осторожно ступал по зелёной, потемневшей от дождя черепице, поочерёдно заглядывая в окна-продушины, построенные в виде стеклянных домиков. Заглядывая в двускатные домики-окна, вытянувшиеся цепочкой по крыше старинной пекарни, он ухватывал взглядом всю кочегарку с четырьмя огромными – в потолок – печами. Кочегарка узким проходом соединялась с главным, едва угадываемым сверху, окрашенным в жёлто-пустынный цвет залом, где в чанах «творили» тесто и держали закваску. Здесь выпекали невероятно вкусный, духмяный, серый хлеб. Ржаной муки в городе было мало, зато белой второсортной – хоть отбавляй! Корнеюшка, этот путь на крышу по запаху и открывший, часто орал: «Моя пекарня, значит, и запах мой! Туда не суйся, братёнок!..»
У последней из двускатных продушин Тиша остановился. Рядом с домиками-крышами торчали каменные прямоугольные трубы, не больше метра в высоту, но широкие. Стёкла в домиках-продушинах были наполовину разбиты, наполовину целы. Одна из створок с неразбитыми стёклами была поднята горизонтально и укреплена двумя толстыми палками. Подлезая под эту поднятую створку, он подумал: зря сюда сунулся! Дождь моросит, черепица скользкая, и внизу, в кочегарке, печи аж воют от натуги. Но не нарушать же условий спора с наглой дворовой визжалкой, с Галандёй-третьеклассницей?..
Перегнувшись через край продушины, Тихон глянул вниз. Прямо под ним – никого. А чуть подальше кочегар дядя Гриша, открыв печь топки, уже приготовился кидать туда уголь. Дядя Гриша поплевал на руки, крепче ухватил совковую лопату…
Удар в спину, кувырок вперёд, резкое падение вниз, на бок, почти на печь!
Боли Тихон сперва не почувствовал. А вот запах дрожжей и молочнокислой хлебной закваски вмиг порвал ему ноздри. И лишь после запаха вспыхнула тяжкая, дробящаяся на мелкие куски, боль в левом плече…