Ода абсолютной жестокости

В её тоне я чувствую горечь.

– Рита… – начинаю я.

– Что?

Я не знаю, что сказать. Сказать, что я её тоже люблю, пусть и меньше, чем Бельву? Что она навсегда останется у меня в сердце? Что я буду помнить её вечно?

Это слабое утешение для женщины, которая потеряла своего мужчину. А она потеряла – меня.

– Мне нечего сказать тебе, – говорю я.

– А мне есть, – она парирует. – Я хотела сказать тебе, что если ты её бросишь когда-нибудь, снова уедешь куда-нибудь на полгода, на год, исчезнешь или просто скажешь, что не любишь её, она умрёт. То есть она будет продолжать жить: она будет есть, работать, одеваться. Она будет спать с мужчинами, она будет делать то, что делают все обычные люди. Но она будет мертва, потому что её жизнь, Риггер, только с тобой, только в тебе. Я снесла твоё исчезновение, потому что я сильная. Потому что я не успела влюбиться в тебя так, что хочется умереть. А она – нет. Она – слабее меня. Никогда, никогда не бросай её, Риггер, не смей её бросить. Ты слышишь?

Она повышает голос.

– Никогда, – эхом отвечаю я.

Рита смотрит на меня внимательно, разворачивается и уходит.

Я иду дальше.

У меня не было приступов ярости уже очень давно. Честно говоря, я не помню даже, когда был последний. Полгода назад, не меньше. Тогда пострадали слуги. Меня остановила Бельва, которая встала передо мной и сказала: «Ты не изменился».

Я не изменился, вдруг думаю я.

Я иду на гладиаторскую арену, хотя должен возвратиться к Цикре.

Тут всё по-прежнему. Звон стали, блеск клинков. Гладиаторы и воины сражаются между собой, кто-то борется с деревянными столбами и грушами, кто-то воюет с самим собой.

Я смотрю в глаза ближайшему воину. Он что-то чувствует и поворачивается ко мне лицом. В его руке – меч, на груди – панцирь. Я одет в лёгкие полотняные штаны и рубаху. Мои руки свободны. Но я чувствую силу, а значит – я совершенен.

Передвигаюсь молниеносно. Он не успевает даже пошевелить пальцем, а я уже выбиваю из его руки меч и подсекаю ему сухожилия. Он падает на колени, а я перехватываю меч и сношу ему голову. Следующий на моём пути – гладиатор, молотящий грушу. Он остаётся без руки и ноги, которые я отрубаю одним ударом наискось. За ним – сражающиеся между собой воины с копьями и судья поединка. Все трое плавают в собственной крови через несколько секунд.

Если посмотреть на это сверху, это выглядит как водоворот. Я – его центр. Я перемещаюсь с дикой скоростью, рублю, колю, отсекаю конечности. Воины и гладиаторы бегут на меня с криком, заносят оружие, режут и бьют, но это бессмысленно, потому что мне нельзя нанести ни одного удара. В меня летят стрелы, ножи и дротики: я увёртываюсь или сбиваю их в воздухе. Я – словно часы, словно механизм, который не может дать сбой.

Я в самом центре арены, а из арок появляются вся новые бойцы, которые набрасываются на меня с удвоенной, утроенной яростью. На верхнем ярусе появляется лучник, который целится в меня, – и получает нож в глаз. Раздаётся грохот огнестрела.

Стрелок ещё падает на землю, пытаясь удержать выпадающие кишки, а я уже перехватываю его лёгкий огнестрел и выпускаю оставшиеся четыре пули в толпу. Другой стрелок после трёх промахов пытается сбежать, но я раскраиваю ему спину и окончательно опустошаю барабан его огнестрела.

Ещё несколько минут, и я понимаю, что сражаюсь с тенью. Вокруг нет никого. Только пустота и тела, множество тел. Мне становится интересно, скольких же я успел положить. Я тяжело дышу. В моих руках – кривой ятаган, с которого стекает кровь. Тела устилают всё вокруг. Смерть царит на арене. У края арены жмутся в кучку несколько слуг, в обязанности которых входит обычно уносить тела побеждённых во время тренировочных боёв. Похоже, я задал им работки.

Я ухожу прочь с арены. Оставшиеся воины, которые не решились выйти ко мне, расступаются. Я представляю, в каком я виде. Покрыт кровью с головы до ног.

Выхожу на огромную плоскость внутреннего двора.

Навстречу мне идут несколько слуг. При виде меня они тут же сворачивают и трусят в другую сторону. Я бросаю на землю меч.

Это ненависть, Риггер. Это такая разновидность ненависти, правда, Риггер?

Это жестокость, Риггер. Это такая разновидность жестокости.

Я чувствую, что всё, что во мне накопилось за время пребывания во дворце, снова хочет наружу. Я выплеснул только часть. Остальное ещё ищет выход.

Подайте мне Киронагу! Я смогу победить его сейчас, победить честно, победить абсолютно. Он не сможет нанести мне ни одного удара, а я раскрою ему голову.

Я вхожу в подъезд библиотеки. Женщина в цветастом кимоно протирает от пыли мебель в первой из анфилады библиотечных комнат. Она видит меня и вжимается в угол. Я узнаю её. Это Икна. Я спал с ней в первую ночь пребывания во дворце. Худенькая, не в моём вкусе.

Рывком сдираю с неё одежду, бросаю на пол. Это напоминает мне девушек, которых я насиловал в поле очень давно, ещё у Жирного.

Я пачкаю её кожу кровью. Чужой кровью.

Она визжит, я двигаюсь вперёд и назад, я ненавижу её, я люблю Бельву, которая сидит в своей комнате и ничего не знает.

Я отрываюсь от Икны. Она еле дышит. Ударом ладони я ломаю ей шею.

Мне почему-то становится страшно. На самом деле, убийство женщины – это вовсе не то же самое, что убийство мужчины. Если убить женщину, это успокоит меня на больший срок.

Мне хочется пойти и придушить Цикру, этого самопального мудреца, который вздумал учить меня тому, что я не хочу знать. Я ничего не хочу знать. Я не хочу встречаться с этим грёбаным Императором. Я хочу жить как прежде. Я хочу быть прежним Риггером, который не испытывает сомнений, когда убивает. Который жесток. Который умеет ненавидеть гораздо лучше, чем любить. Который не умеет читать и не разбирается в тонкостях государственных законов.

Но прежний Риггер остался там, куда уже не вернуться. В прошлом.

Я иду в полукруглый кабинет Цикры. Тот сидит у стола. Затем он оборачивается и смотрит на меня. Смотрит с усмешкой.

– Всё нормально, Риггер, – говорит он. – Так и должно быть.

Тогда я подхожу и ударом кулака вбиваю его кадык глубоко в горло.

* * *

Файлант стоит на пороге моей комнаты. Бельва прячется под одеялом, я сижу в кровати и смотрю на светловолосого берсерка.

– Пошли. Надо проверить, как сидит торжественная одежда.

Он мрачен. Думаю, что многие злы на меня за вчерашнее. Но мне плевать.

Я встаю, одеваюсь, молча иду за Файлантом.

– Зачем? – спрашивает он.

– Тебе подробно объяснить? – огрызаюсь я в ответ.

Он умолкает.

Мы идём в швейную мастерскую. Когда одежда изнашивается, туда можно пойти и заказать новую. В мастерской на учёте все – от самого Императора до последнего слуги-ассенизатора. Мастерская может пошить всё, что угодно. Конечно, это не просто комнатка во дворце. Это целое здание.

На пороге нас встречает госпожа Иллима, главная швея. Она статная, высокая, невероятно красивая. Я уже спал с ней несколько раз. Нельзя сказать, что она меня впечатлила.

Мы идём вслед за ней через лабиринты цехов и примерочных, пока не оказываемся в небольшой комнате, стены в которой полностью зеркальные.

– Раздевайтесь, гоподин Риггер, – говорит Иллима.

Я раздеваюсь.

– Полностью, – говорит она, когда я задерживаюсь на секунду, думая, снимать ли нижние панталоны.