Ода абсолютной жестокости

Он делает очень картинную паузу, точно смакуя то, что собирается сказать.

– Если ты что-нибудь сделаешь не так, как я тебе сказал, ты попадёшь в каземат. Сразу. Без разговоров. Не во тьму и даже не на стену. Ты попадёшь в пыточный каземат и останешься там навсегда. Запомни, Риггер.

Я молчу.

– На всякий случай я повторяю. Ты заходишь в дверь. Проходишь по коридору, не задерживаясь. Заходишь к Императору. Становишься перед чертой. Ждёшь, когда с тобой заговорят. А теперь встань.

Я встаю.

Человек тоже поднимается. Он гораздо ниже меня, чуть ли не на две головы. Со стола он берёт пергаментный свиток, укреплённый по краям деревянными планками. Разворачивает, начинает читать.

Я не понимаю не слова, просто молча смотрю, пытаясь разглядеть хоть что-то под его чёрной вуалью.

Он заканчивает.

– Всё, Риггер. Иди.

Я поворачиваюсь и иду к двери.

Открываю. За ней и в самом деле коридор. Он совсем не длинный, около четырёх метров. В конце – ещё одна дверь. Я открываю её и вхожу к Императору.

* * *

Я осматриваюсь. На плане Цикры комната казалась залом с огромным троном у дальнего конца. Но в реальности всё иначе. Это не тронная зала, это опочивальня. Прямоугольник на плане оказывается кроватью с балдахином. Я делаю несколько шагов и останавливаюсь прямо перед белой линией.

На кровати лежит человек. С первого взгляда я не могу понять, что с ним такое. Его длинные волосы абсолютно белы. Мне вспоминаются альбиносы, которых я видел несколько раз в жизни. У них снежно-белые волосы и красные прозрачные глаза. Глаз этого человека я не вижу, но волосы у него именно такие.

У него странная кожа. Она неровная, морщинистая, усыпанная пятнами. Если это болезнь, почему он не излечится одним ударом ножа?

За кроватью стоят два человека. В руках одного – поднос. В руках другого – оружие.

Лежащий поворачивает ко мне голову и говорит:

– Подойди.

Я заношу ногу над чертой, но опасливо замираю.

– Не бойся. Я приказываю тебе подойти.

Я переступаю черту и иду к Императору. Это он, я не сомневаюсь.

У него такой же дребезжащий голос, как и у моего инструктора в чёрном.

Вблизи он выглядит ужасно. Кожа обвисла и образует месиво складок, руки и шея худы, точно у больной птицы, волосы – длинные и белые – редки. На коже – множественные пятна и бугры. Глаза – это единственное, что ещё живёт на этом жутком лице.

– Ты никогда не видел старика, – говорит Император.

Это не вопрос. Я не отвечаю.

Он улыбается. У него идеально белые, ровные зубы, странно выглядящие на фоне кожи.

– Ты знаешь, что такое старость?

– Да.

Я никогда не видел старость. Но я знаю, что это такое, потому что когда-то старость была. Очень давно. В незапамятные времена. Время стёрло все воспоминания о ней, но знание – осталось.

– Я смертен, Риггер. Ты понимаешь, что такое смерть?

Смерть – это избавление от всех болезней. Смерть – это спасение от боли, это излечение отрубленных конечностей, выбитых зубов и выколотых глаз. Смерть – это сон, только более глубокий. Смерть – это несколько часов полного забвения.

Но ответ должен быть другим.

– Смерть – это конец, – говорю я.

– Правильно, Риггер. После смерти нет ничего. Это вечность. Это пустота и безмолвие. Но суть не в этом.

Он замолкает и смотрит на узор на балдахине. Потом говорит:

– Сядь, Риггер.

Невидимый прежде слуга подносит мне стул. Я сажусь.

– Теперь слушай. Я думаю, тебе будет интересно то, что я расскажу.

Он не смотрит на меня. Его глаза направлены в потолок, но я думаю, что он видит нечто совсем другое. Он видит прошлое, своё прошлое.

– Император не может быть бессмертным. Император должен стареть и умирать, потому что власть должна меняться. Променять вечную жизнь на абсолютную власть – это непросто. Но я, и каждый из моих предшественников, сделали это. Если императорский трон займёт бессмертный деспот, будет страшно. Если бессмертный слабак – тоже. А идеального императора быть не может. Даже если бы и нашёлся такой человек, его время тоже должно было бы закончиться, потому что любое время требует перемен.

Он вздыхает.

– Я был плохим императором. Я ничего не оставил после себя. Я не завоевал новых земель, я не достроил флот, начатый моим предшественником, я не изменил ничего к лучшему. При мне город стал превращаться в систему трущоб, а в отдалённых провинциях позабыли даже о моём существовании.

Он снова замолкает.

– Всё это оттого, что я боялся. Скажи мне, Риггер, сколь долго может существовать смертный в мире, где жизнь не стоит ничего?

Я хочу ответить, но он перебивает.

– Это риторический вопрос. Смертный не проживёт и дня. Я был императором восемьдесят четыре года. Дольше, чем шесть предыдущих императоров, вместе взятых. Мой непосредственный предшественник правил всего четыре года, но за это время он успел много более, чем я. Вы, провинциалы, даже не знаете о том, что императоры меняются. Для вас Император – это лицо на портрете. Вы не знаете имени императора, потому что он всё равно только один, и всегда был только один. И слова «император» для его обозначения вполне достаточно. Но у нас есть имена.

Он делает паузу, и тогда я говорю:

– Я знаю.

– Ты знаешь, потому что тебя учили. Но подобных тебе единицы. Почти никто этого не знает.

Он причмокивает губами.

– А теперь скажи, Риггер, что должен делать человек, который становится смертным?

Я говорю первое, пришедшее на ум.

– Мстить.

– Нет, – он качает головой. – Мстить – это глупо. Это тратит время впустую, а у смертного времени совсем немного. Кроме того, кому мстить? Тем, кто сделал его смертным? А если это произошло само собой? Неверно, Риггер. Попробуй ещё раз.

Я думаю. Предположим, я знаю, что умру через пятьдесят лет. Я должен успеть очень многое. Да, точно. Успеть.

– Успеть, – говорю я.

Старик улыбается.

– Молодец, Риггер. Не зря выбрали тебя.

Я не решаюсь спросить, для чего меня выбрали.

– Я уверен, Риггер, что ты считаешь меня жестоким после того, как увидел наши казематы. Но их придумал не я. Их придумал Император Аонга много сотен лет назад. Он был очень жестоким человеком. Многие из хитроумных машин в наших казематах – это его рук дело. Он лично изобретал эти машины. Он кроваво подавлял восстания и жестоко расправлялся с предателями. Он не щадил пленных. Ты думаешь, камеры и пыточные – это страшно? Он бросал людей в ямы, заваливал камнями, а поверх заливал сцепляющим раствором. Представляешь? Все его хранилища до сих пор не нашли. Где-то там, под землёй, существуют люди, которым сотни лет нечем дышать, но они не могут задохнуться, потому что они бессмертны.