Ода абсолютной жестокости

Бурха идёт легко: он ходил тут не раз. Снег твёрдый, замёрзший, по сути, наст. По нему можно идти, не проваливаясь, если знать, куда ступать. Я стараюсь идти по следам Бурхи.

Тропа снова расширяется. Бурха останавливается и прислушивается.

– Что-то не так, – говорит он.

Я расстёгиваю куртку, моя рука сжимает рукоять дробовика. Мечи замотаны в ткань и торчат за спиной. Их не достанешь. Семихвостка болтается у бедра.

Но уже поздно, потому что на нас падает сеть.

Он берётся из ниоткуда, она тяжёлая, и мне приходится отпустить дробовик, чтобы руку не прижало к телу в неудобном положении. Под нами – тоже сеть. Мы попались, как дети.

Раздаются крики. Прямо из-под снега появляются люди в белых меховых одеждах. Их несколько десятков. Я крепко прижат сетью к тропе: нет пространства для манёвра. Люди подбегают и бьют нас деревянными дубинами – как попало, по голове, по рукам. Я не могу достать дробовик, не могу дотянуться до мечей. У меня есть два ножа, укрепленные на запястьях, но ими такую сеть не перережешь.

Мне попадают по голове, и я теряю сознание.

* * *

Голова раскалывается. Холодно, очень холодно. Руки связаны за спиной. Ноги тоже связаны. Куртку с меня не сняли. Я чувствую, как что-то твёрдое упирается мне в бок. Это ствол огнестрела. Они не обыскивали меня. Просто связали и всё. Плеть тоже со мной. Нет только рюкзака и мечей, которые были за спиной.

Я полусижу, прислонившись к камню. Справа и слева стоят два стражника с копьями. У копий – каменные наконечники. Воины одеты в белые шкуры: штаны, куртки, шапки – всё из шкур. Поднимаю глаза на одного из воинов. Он смотрит на меня. У него пустой взгляд. Ледяной.

Они не знают, что на предплечьях у меня укреплены ножи.

Передо мной – нечто вроде ледяной арены. Напротив меня, на другой стороне арены, стоит Бурха. Он не связан, но по обе стороны от него – стражники. Посередине арены – алтарь.

К алтарю идёт воин. В отличие от собратьев, он обнажён. На нём только меховая набедренная повязка. Он не чувствует холода.

Он забирается на алтарь. Тот сделан в форме полулежанки. Вслед за воином к алтарю подходит человек в чёрном одеянии. Он резко выделяется на фоне остальных. Он достаёт из складок своего балахона клинок.

Стальной клинок. Даже отсюда видно, что клинок – не простой. Он покрыт рунами. Вряд ли его выковали самоеды. Они не знают металла.

Это колдун, это явно колдун.

Он опускает клинок и начинает отпиливать воину на лежанке ногу. Бурха отворачивается, его тошнит. Я видел и более неприятные картины.

Воины испытывают экстаз. Искоса поглядываю на своих охранников. Эти не теряют бдительности, оба смотрят на меня.

Шаман отпиливает ногу чуть выше колена. С другой стороны подходит воин с факелом. Он прижигает рану. Жертва молчит.

Он не теряет сознания, этот человек на алтаре. Его лицо – маска равнодушия. Выточенная из камня.

У клинка есть зубцы. Он скребёт кость. Шаману тяжело. Он давит на рукоятку. Воины вокруг выстукивают ногами ритм. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Воин на алтаре бледен. Человек с факелом – деловит. Шаман трудится. Отсюда не видно, но я думаю, что он вспотел.

Похоже на кошмарный сон, так это неестественно и нереально.

Шаман проходит кость. Дальше идёт легко.

Он откладывает меч и поднимает отпиленную конечность. Человек с факелом прижигает рану. Жертва молчит.

В нескольких метрах от алтаря – жаровня. Я никогда не видел подобной: над раскалёнными углями укреплен круглый камень.

Шаман маленьким ножом срезает с ноги мясо. Шматки мяса он передаёт человеку у жаровни. Тот бросает их на камень и поливает какой-то жидкостью. Камень раскалён: мясо начинает дымиться. Шаман передаёт свою омерзительную ношу одному из воинов и берёт с жаровни поджаренный кусок плоти. Он несёт его человеку на алтаре. Тот протягивает руку и ест собственную плоть.

Меня сейчас вырвет.

Нет, не вырвет. Я видел, как сдирают кожу. Как варят в масле.

Теперь я могу смело говорить: я видел, как человек ест самого себя.

И тут я понимаю, что после этого воина они будут есть меня. Меня и Бурху.

Я меняю позу. Теперь между моей спиной и скалой есть небольшое пространство для действия. Мои стражники смотрят на меня, не отрывая глаз.

Очень аккуратно извлекаю нож, начинаю пилить верёвки.

Воины едят мясо.

Шаман поднимает клинок и начинает отпиливать жертве вторую ногу.

Я перерезаю верёвки. Думать над планом действий некогда.

Напротив меня Бурха сидит на снегу, уставившись на стену.

Шаман поднимает отрезанную ногу над головой. Воины выстукивают ритм. Мои стражники следят за мной. Жертва молчит. Жаровня брызгает кипящей жидкостью, может, кровью. Человек с факелом прижигает раны.

Ритм учащается, повторяясь: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Воины в экстазе.

Я рывком вскакиваю с земли. Ноги связаны, но это мне не мешает. Каждый из моих стражников получает по ножу в глаз. Оба молча оседают на землю. На меня никто не смотрит. Я перерезаю верёвки на ногах.

Копьё с каменным наконечником – плохое оружие. Мне очень не хватает моих мечей. Плетью против толпы не посражаешься. Я достаю огнестрел.

Это новый огнестрел. Я взял его из императорского арсенала. Он двадцатизарядный, с прикладом из лёгкого металла, покрытого кожей. Перезарядка автоматическая. Может бить из одного ствола, может сразу из двух. Щёлкаю переключателем режима: стрельба из одного ствола.

Первый выстрел разносит голову шаману. Я просто иду в самый центр арены с оружием в руках.

Второй выстрел отбрасывает факелоносца, третий – воина у жаровни. Стреляю в толпу.

Когда они понимают, что происходит, у меня в руках уже шаманский клинок. Это не боевое оружие. Это именно ритуальный клинок. У него есть нарезка, и у острия он гораздо шире, чем у рукояти. Им хорошо рубить головы. Или отпиливать.

Что ж, для этого я его и использую.

Я превращаюсь в машину смерти. Воины бросаются на меня, но ни одно копьё не может причинить вреда Риггеру. Я подныриваю под их удары, перепрыгиваю через трупы, перерубаю деревянные копья мечом. Он не слишком острый, но у меня удар достаточной силы. Головы отлетают прочь одна за другой, я отрубаю ноги и руки, рассекаю животы, дроблю черепа. Когда враги начинают наседать, я стреляю. Один падает, остальные отступают. Не знаю, видели ли они когда-нибудь огнестрелы. Наверное, видели. Они ведь промышляют тут не одну сотню лет.