Ода абсолютной жестокости

Мы сидим на траве. Я пью горячий чай из котелка. Виркас жуёт огромный кусок мяса.

Некоторое время мы молчим. Все заняты своими делами. Потом я задаю вопрос, который беспокоит меня уже некоторое время.

– Что мы везём, Виркас?

Его молчание красноречиво.

Никакие крестьяне не повезут картошку и лён за восемь дней пути к столице. Да ещё караваном из пятнадцати телег. Если открыть полог повозки, там действительно будет провиант. Везде. Но я не копался в глубине.

– Карик, – говорит Виркас.

Рай для богатеев. Пятнадцать повозок необработанного карика. Деньги, которых хватит на год существования всей деревни. А если карик обработанный, то на два года.

– Все знают?

– Все.

Я молчу.

– Ты думаешь сейчас, что за время твоего пребывания в деревне никто и словом не обмолвился, – говорит кузнец. – Потому что это работа. Это дело. О нём не говорят вслух.

– Бывают набеги?

– Да.

Поэтому в деревне много вооружённых людей. Карик растёт плохо и только на особых землях. Соседние провинции наверняка нападают с целью похищения урожая.

– Ты знаешь, что такое молчать, Риггер.

Меня пробирает до костей. Он попал в точку. Я знаю, что такое молчать.

Подходит Марфа.

Виркас тут же исчезает. Напоследок смотрит на меня выразительным взглядом.

Она садится рядом.

– Ты и в самом деле такой, каким тебя описала Бельва, – говорит она. – Только ты менее жесток. Она писала, что ты не знаешь, что такое жалость.

Когда Бельва писала то письмо, я и в самом деле не знал, что такое жалость.

– Да.

– Три года назад чёрные нападали на нас. В том же месте. Они не слишком умны. У них короткая память. Тогда с нами шли два стражника. Первого убили сразу – копьём. Второй сражался, как мог. В него попала стрела. Мы отбились. У нас осталось в живых три человека. У чёрных – никого. Три человека везут семнадцать повозок с трупами. Представляешь? Медленно, очень медленно. Мы не дотянули до оазиса. Шли ночью.

– И что?

– Сегодня ты один убил больше чёрных, чем было тогда всего.

Риггер, ты становишься тряпкой.

Я целую её в щёку. Она прижимается ко мне.

– Там есть поляна, чуть дальше, – шепчет Марфа.

Я поднимаюсь и подаю ей руку.

* * *

Я просыпаюсь от криков. Выбираюсь из спального мешка, натягиваю панталоны и штаны, хватаю меч и бегу. Марфы рядом нет. От нашего укромного местечка до основной стоянки около двадцати метров. Через несколько секунд я уже там.

Две повозки пылают. Вокруг кипит драка. Машинально отбиваю удар справа и рассекаю противнику горло. Меч у меня в руке – это пила самоедов. Отражаю ещё один неуклюжий удар, вскрываю сопернику живот. На востоке алеет заря. Скоро рассвет. Это хорошо. Значит, наши убитые уже проснулись, а их убитые останутся мёртвыми до следующей ночи.

Кто идёт в атаку в такое глупое время? Безумцы.

Нападающие вооружены клинками и одеты в какие-то обноски. Я замечаю, что они дерутся беззвучно. Кричат только свои.

Очередной чужой попадается мне под руку. Ему тоже хватает одного удара.

Становится неинтересно. Соперники слишком лёгкие.

И тут я понимаю, что не всё так просто. Сражающихся слишком мало. Я могу посчитать их совершенно спокойно. И при этом на меня больше никто не нападает. Шесть пар бойцов. Вот один падает – это враг. Потом ещё один. Наших больше. Ещё пара минут, и всё кончено.

Передо мной появляется Виркас.

– Где ты был?

Смотрю на него с издёвкой.

– Понятно. – Он отворачивается. – Они увели четыре повозки и двенадцать человек. Нам повезло, что Маргаф проснулся и поднял крик.

– Кто это?

– Безликие. Тоже группка отщепенцев. У них есть определённые технологии. Они передвигаются совершенно беззвучно. Обоих часовых усыпили. И ещё десять человек успели усыпить. И повозки увели. Тишина – абсолютная. Маргафу приспичило отлить, он увидел, как повозка удаляется, и поднял крик. Пока мы дрались с теми, кто был здесь, остальных увели.

– Куда?

– Придётся идти по следам.

Светает довольно быстро. Две повозки сожжены. Четыре угнаны. Осталось девять. Наших погибло всего трое, двенадцатерых увели. Осталось семнадцать.

Марфа – у них. И ещё две женщины.

Мы идём вдесятером.

Я, Виркас, Микта и ещё семь человек. Следы на выжженной равнине видны хорошо.

Мы выдвигаемся, как только первый луч солнца бьёт из-за линии горизонта.

Первым идёт Виркас. Затем я на носороге. Остальные – сзади, группкой.

– Они не могли далеко уйти, – говорит Балга, высокий русоволосый парень.

Никто ему не отвечает.

* * *

Я вижу пещеру первым, потому что я выше всех на своём носороге. На холме пробиваются жалкие ростки. Трава – жухлая, тёмная, но это всё же трава.

Около пещеры горят костры. Перед пещерой – X-образная конструкция. На ней распят человек. Это один из деревенских. Около него несколько сектантов: пять-шесть человек. Больше никого не видно.

Раздаётся крик. Мимо меня со свистом пролетает стрела. Звук рога. Часовые у них всё-таки есть.

Из пещеры сыплются воины.

При свете я вижу их лица. У них нет лиц. Это изуродованные коричневые маски, скопище старых шрамов. Такое бывает, если с человека снять кожу, а потом дать этому месиву зажить.

Смерть – исцеляет. Люди, сознательно уродующие себя, – это страшнее каннибалов-самоедов.

Они летят на нас, десяток, второй, третий, с копьями и мечами, хорошими, стальными. Целятся лучники.

Тогда я понимаю. Когда не удалась ночная атака, они решили заманить нас, чтобы драться на своей территории.

И я гоню носорога вперёд. Он чертит кровавую полосу в толпе нападающих. Огнестрел плюётся огнём без перерыва. За мной бегут мои соратники, добивая ошеломлённых похитителей.

Вчера Виркас говорил: «Местные племена слабы. Это кучки сектантов, которые сражаются между собой. Отщепенцы общества. Они никогда не объединяются, а по частям у нас хватит сил пройти через них».

Носорог дорубается до деревянного креста. Человек на нём покрыт кровавой коростой.

Огибаю конструкцию. Носорог врывается в пещеру. Потолок достаточно высокий, чтобы ехать без проблем.