Ода одуванчику

2

Тук-тук-тук, молоток-молоточек,чья-то белая держит платок,кровь из трёх кровоточащих точекразмотает Его, как моток,тук-тук-тук входит нехотя в мякоть,в брус зато хорошо, с вкуснотой,всё увидеть, что есть, и оплакатьпод восставшей Его высотой,чей-то профиль горит в капюшоне,под ребром, чуть колеблясь, копьёзастывает в заколотом стоне,и чернеет на бёдрах тряпьё,жизнь уходит, в себя удаляясь,и, вертясь, как в воронке, за нейисчезает, вином утоляясь,многоротое счастье людей,только что ещё конская гриваразвевалась, на солнце блестя,а теперь и она некрасива,праздник кончен, тоскует дитя.

Распятие

Что ещё так может длиться,ни на чём держась, держаться?Тела кровная теплица,я хотел тебя дождаться,чтоб теперь, когда усталоты и мышцею не двинуть,мне безмерных сил досталосамого себя покинуть.

Дерево

Как дерево, стоящее поодаль,как в неподвижном дереве укортебе (твоя отвязанность – свобода ль?)читается (не слишком ли ты скор?),как почерк, что, летя во весь опор,встал на дыбы, возницей остановлен,на вдохе, в закипании кровей,на поле битвы-графики ветвей,как сеть, когда, казалось бы, отловлен,но выпущен на волю ветер (вей!),как дерево, как будто это снимокизвилин Бога, дерево, во всёммолчащем потрясении своём,как замысел, который насмерть вымок,промок, пропах землёй, как птичий домсо взрывом стаи глаз, как разореньепростора, с наведённым на негостволом, как изумительное зренье,как первый и последний день творенья,когда не надо больше ничего.

«Тридцать первого утром…»

Тридцать первого утромв комнате паркетадекабря проснуться всем нутроми увидеть, как сверкает ярко таёлочная, увидетьсквозь ещё полумрак теней,о, пижаму фланелевую надеть,подоконник растенийс тянущимся сквозь побелкурамы сквозняком зимы,радоваться позже взбитому белку,звуку с кухни, запаху невыразимо,гарь побелки между рам пою,невысокую арену света,и волной бегущей голубоюпустоту преобладанья снега,я газетой пальцы обернуног от холода в коньках,иней матовости достоверный,острые порезы лезвий тонких,о, полуденные дня длинноты,ноты, ноты, воробьи,реостат воздушной темноты,позолоты на ветвях междуусобье,канители, серебристого дождя,серпантинные спирали,птиц бумажные на ёлке тождествагрусти в будущей дали,этой оптики выпадиз реального в точкузасмотреться и с головы до пятулетучиться дурачку,лучше этого исчезновеньяв комнате декабря —только возвращенья из сегодня дня,из сегодня-распри —после жизни толчеис совестью или виной овечьей —к запаху погасших ночьюбенгальских свечей,только возвращенья, лучше ихмедленности ничего нет,тридцать первого проснуться, в шейныхпозвонках гирлянды капли света.

Вещь в двух частях

1

Обступим вещь как инобытие.Кто ты, недышащая?Твоё темьё,твоё темьё, меня колышущее.Шумел-камышащее. Я не пил.Всё истинное – незаконно.А ты, мой падающий, где ты был,снижающийся заоконно?Где? В Падуе? В Капелле дельАрена?Во сне Иоакима синеве льты шёл смиренно?Себя не знает вещь самаи ждёт, когда ябы выскочил весь из ума,бывыскочил, в себе светаябыстрее, чем темнеет тьма.

2

Шарфа примененье нежноеозаряет мне мозги.Город мой, зима кромешная,не видать в окне ни зги.Выйдем, шарф, укутай горло ирот мой дышащий прикрой. —Пламя воздуха прогорклоес обмороженной коройстанет синевой надречною,дальним отблеском строки,в город высвободив встречнуюсмелость шарфа и руки.

«Я вотру декабрьский воздух в кожу…»

Я вотру декабрьский воздух в кожу,приучая зрение к сараю,и с подбоем розовым калошув мраморном сугробе потеряю.Всё короче дни, всё ночи дольше,неба край над фабрикой неровный;хочешь, я сейчас взволнуюсь больше,чем всегда, осознанней, верховней?Заслезит глаза гружённый светомбокс больничный и в мозгу застрянет,мамочкину шляпку сдует ветром,и она летящей шляпкой станет,выйду к леденеющему скатуи в ночи увижу дальнозоркой:медсестра пюре несёт в палатуи треску с поджаристою коркой,сладковато-бледный вкус компотас грушей, виноградом, черносливом,если хочешь, – слабость, бисер потаполднем неопрятным и сонливым,голубиный гул, вороний окрик,глухо за окном идёт газета;если хочешь, спи, смотри на коврикс городом, где кончится всё это.

Художник

Анатолию Заславскому

1

C Колокольной трамвай накренитсяк преступившему контуры дому.Всё в наклоне вещей коренится,в проницательной тяге к разлому.Там прозрачные люди плащамиполыхнут над асфальтовой лужей,и, сомкнувшись у них за плечами,воздух станет всей улицей уже,и прикурит в привычном продрогечеловек, на мгновенье пригодныйдар свободы от всех психологийвоспринять как художник свободный.

2

Кто сказал, что мир настоящий?Да, темнело-светало,но лишь неправильностью цветущейможно поправить дело.Видел я, как вращается шина,видел дом кирпичный,их уродство было бы совершенно,если бы не мой взгляд невзрачный.Я стою на краю тротуарав декабрьском дне года,слыша песню другого хора —кривизною звука она богата.Нет в ней чувств-умилений,есть окурок, солнце, маляр в извёстке,в драматичной плоскости линийсухожилия-связки.

Воскресение

Это горестноедерево древесное,как крестнаявесть весною.Небо небесное,цветка цветение,пусть настигнет ясноетебя видение.Пусть ползёт в дневнойгусеница жаре,в дремоте древней,в горячей гари,в кокон сухойупрячет тело —и ни слуха ни духа.Пусть снаружи светлотак, чтоб не очнутьсябыло нельзя, —бабочка пророчится,двуглаза.1991–2000 гг.

Запасные книжки Часть первая: чередования

***

У Ходасевича: «…мне хочется сойти с ума…» – эти слова равны большинству жизненных ситуаций. Простота и максимальность выражения. Как у Пастернака: «Снег идёт, снег идёт…»

***

Почему что-то запоминается? Я слышу, например, несколько нелепых фраз из детства, совершенно незначительных. Почему запали именно эти клавиши? Помню мальчика Юру, восклицающего по поводу чьей-то реплики: «Вот сморозил!», – и учительницу, усиленно хвалящую его за неожиданное и точное слово…

Почему бывают мгновения, которые, кажется, запомнятся надолго, и почему нельзя при этом сказать близкому человеку: смотри, эта голая комната так освещена, эта железная сетка кровати, эта бутылка, которую мы только что распили в честь новоселья, эта сетка, эта бутылка, мы с тобой (я на подоконнике, в пальто, ты в углу), яркая и безумная лампочка на скрученном шнуре, – так расположены, что мы запомним… Нельзя. Из боязни спугнуть ангела гармонии и отохотить его навсегда от своей памяти.

***